Серебря фарой грязь дороги, переваливаясь и громыхая железными бочками, проехал грузовик с бензином.
Освещённая изнутри, словно сделанная из промасленной бумаги, намокшая палатка стояла недалеко от дороги. Нахмуренно наклонясь над синоптической картой погоды, Вера, дежурный метеоролог, сердито хлопала ладонью то по щеке, то по шее, отбиваясь от осатаневшей мошкары. Тучи комаров ядовито трубили над ухом, грызли нос, уши, руки, лезли в глаза, заполняя палатку ноющим зудом.
Хрусталёв познакомился с Верой только на манёврах. Вылетев на три дня раньше отряда для подыскания посадочной площадки, он целый день снимал кроки. К вечеру размер и местоположение аэродрома лежали в его походной сумке. К ужину ожидался эшелон с техническим составом и имуществом. Хрусталёв в одиночестве осматривал местность. Авиационная группа располагалась в бараках постоянных кавалерийских лагерей. Кавалерийский полк, принимавший участие в манёврах, ушёл походным порядком к морю. Длинные бараки стояли в тени громадного парка. Несусветные полчища комаров пытали тело. К счастью, ударил дождь. Скрываясь от дождя и радуясь отсутствию присмиревшей мошкары, Хрусталёв забрался в выгнутую раковину оркестра. Отряхивая о колено мокрую фуражку, он в сумерках секущего дождя увидел военного и, судя по брюкам, командира. Командир бежал мелким шагом, по-женски приложив руку к груди. Ещё издали Хрусталёв рассмотрел голубые авиационные петлицы. «Кто бы это мог быть?» — натягивая фуражку, соображал он.
По ступенькам резво взбежала девушка в военной форме с техническим трафаретом на рукаве. Мокрая чёлка подрезанных волос по-ребячьи струилась из-под козырька на её загоревший лоб.
Она посмотрела на Хрусталёва суровым, нелюдимым взором.
— Вы откуда здесь?
— Я?.. Прибыла с эшелоном, — ответила она нахмуренно, по-женски выкручивая подол гимнастерки.
— А разве эшелон прибыл?
— Только что…
— Вы техник? Я в части недавно и ещё всех не знаю.
— Метеоролог.
Дождь припустил сильнее, косые сабельные удары молний полосовали небо. Тяжкими обвалами рушился над головой гром. Они стояли молча на эстраде, скрытые от посторонних плотным серебристым занавесом осеннего ливня. Стремительно падали сумерки. Хрусталёв подышал: робкий пар кисеей вылетел изо рта. «Осень».
— Вы не можете определить, надолго зарядил этот дождик? — как можно мягче обратился он к ней.
— К несчастью, надолго… нимбусы.
— Почему «к несчастью»?
— А потому, что я хотела до ливня определить место разбивки метеорологической площадки. Теперь пропали целые сутки.
— Неужели на сутки?
«Вот чёрт, не повезло», — вздохнул он и, заметив в глубине раковины пианино, подошёл и поднял крышку. Пальцы жадно легли на жёлтые, захватанные клавиши: слишком долгим было его душевное затворничество. Вера слушала музыку, припав плечом к стене, прижмуренно всматриваясь в скользящие блёстки дождя. Встреча и музыка застали её врасплох. Звуки у неё приобретали зрительное выражение.
…Жаркий июльский полдень, десятилетняя девочка-подросток несёт отцу судки с обедом. Отец — каменщик, работает по прокладке шоссе. Идти к нему нужно через весь город, мимо кладбища и берёзовой рощи. В городе жарко, кирпичные стены дышат зноем. Девочка идёт босиком, нагретый асфальт уминается под пяткой. Рука устала от напряжения: судки надо держать несколько на отлёте, чтоб не облить синенькое платьице и не обжечь горячей кастрюлькой голую ногу. В самом центре города стоит двухэтажный особняк со львами. Раньше в нём жил хозяин кожевенного завода, сейчас — она знала — председатель местной кооперации. У председателя есть дочка, её сверстница. В полдень у неё урок музыки. Девочка ставит обед на ступеньки и, поджав пыльные ноги, садится в короткую тень льва и слушает. Тут у неё привал. Окна раскрыты, на них висят серьёзные тёмно-зелёные шторы. В прохладном сумраке комнаты другая девочка на сверкающем лакированном рояле разучивает этюды. И девочке, сидящей на жарких ступеньках, кажется, что из комнаты, через окно, вылетают круглые стеклянные шарики, с чудесными колокольчиковыми голосами, вылетают и тают на солнце. Тяжёлые шары басов торжественно плывут над подоконником и, медленно покачиваясь, садятся на мостовую. Они, басы, не могут подняться вверх. Девочка сидит пятнадцать минут, положив черноволосую головенку на острые колени. Но уже пора идти: тень льва достигла края тротуара. Со вздохом она поднимается со ступенек, берёт в руку звякающие кастрюли и торопливо, словно боясь задержаться, шагает по мягкому асфальту. Через базар, мимо железнодорожной будки, она входит в прохладную аллею старого кладбища и, оглядываясь по сторонам, выходит в поле. Тут надо идти осторожно, колючки кусают босые ноги.
Светлое шоссе уходит вдаль. У самого края, разворачивая прохладный песок и прилаживая очередной камень, стоит на коленях прокопчённый махоркой отец. Мокрая выгоревшая рубаха облегает его согнутую спину. Отец вытирает фартуком потное лицо и, щурясь от солнца, встречает её с таким удивлением, словно не виделся с нею три года.
— Казак с добычей прискакал!
Девочка очень хочет быть мальчиком, и ей нравится, что отец называет ее казаком. Каждый раз он придумывает ей какие-нибудь неожиданные имена: казак, матрос, шофёр, авиатор, охотник, кавалерист. Ей не нравится имя Вера, она хочет быть Владимиром…
