Летать или бояться - [96]

Снизу – растенья. Вокруг – лишь Смерть да сухая пустошь.

И снова ее полет обратился в паденье,

И снова рот разрывается в крике, – том яростном крике

               немом,

С которым упала она из неплотно закрытой двери

Выхода самолетного, почти не поняв, что случилось.

Она вспоминает форму, скрытую в центре

У облачка, что колыхало краями изящно-ажурными.

Вспоминает: есть время для смерти таинственной,

               необъяснимой.

Так пусть же летит шляпка на край кукурузного поля

               в горячем воздухе летнем!

Пусть времени ей достанет стянуть уцелевшую туфлю

Пальцами ножки второй, необутой, и отстегнуть чулки

Твердой рукою, попутно спокойно отметив:

До чего же смертельно легко, – прямо в воздухе раздеваться!

Гибель все ближе, – а тело все так же послушно

Любому движенью, – кроме того одного, что взмыть бы

               позволило выше

И жить, а не падать. А там, внизу, – девять ферм:

Восемь сгрудились по краю, а в центре – одна, большая.

Поля за фермами – в том же порядке. Назначено место

               паденья,

Его уже не минуешь! Но все же срывает она

С себя и пиджак, с серебром его крылышек жалких,

И хвост свой летучей мыши – изящную юбку. Искрит

               синтетика блузки,

Липнет к телу белье, – летит она в нем, сияя, как призрак

               святой девы.

Срывает с себя поясок для чулок, и идиотский лифчик,

               и трусики тоже, —

И чувствует, что быстрее кровь побежала по телу свободному,

               и замечает внезапно,

Что поясок от чулок еще держит в руке, – играет им,

               рвет его ветер.

Летит в небеса, взмывая, одежда, – и лишь одинокая туфля

С носом опасно-острым,

Глупой подобная птахе, все кружится у лица, —

               не враз отмахнешься.

А теперь земля уже СКОРО. По-настоящему скоро!

О, никогда, ни от каких еще гор, вершин или пиков

               американских,

Чьим воздухом дышит страна, рожденным в холодных

               пространствах,

На канзасскую щедрую землю, где тучные всходы в полях,

Склоняясь под тяжестью зерен,

Сами, как фермеры, время считают до жатвы,

Дар столь великий не доставался, – вздох ее неземной

               последний,

Взмах последний юной руки над прекрасным девичьим телом,

Не поврежденным паденьем, безмерно желанным

Любому мужчине, что спит и грезит во сне, – и парнишкам,

Не так и давно познавшим, как кровь приливает к паху,

И фермерам вдовым, что, на заре проснувшись, под одеялом

Сонной рукой проверяют крепость тоски одинокой,

Желаньем воздевшей плоть их. Все чувствуют:

               что-то случилось,

А рядом она промелькнула, – ладони и стройные ноги,

Точеные нежные груди и тайна меж юных бедер,

Ветром вырваны шпильки, и роскошь волос летит

               за нею свободно.

Летит она вольно, открыто, лишь в самый последний миг

Старается, чтобы упасть красиво – на спину, навзничь.

Ну, вот оно. Случилось. ВОТ И ВСЕ.

И всякий, кто теперь ее узреет, окутанную ласкою земли,

Что приняла невольно форму тела, —

Ведь так силен удар был от паденья, что трещины

               в земле пошли на мили

От места, где лежит она, надежно впечатанная смертью

               в плоть земную, —

Нахмурится, поникнет, глянет в небо… и промолчит,

               подумав лишь о том,

Что этого не выразить словами.

Запомнит – в нем самом разбилось что-то,

И станет чувствовать себя живей и ближе к смерти,

Бесцельно выходя бродить по полю, —

Где жесткая незыблемость земли ее оборвала полет девичий,

Последнее ей ложе указав. Не шевельнешься,

               позы не изменишь, —

И нет воздушных дайверов веселых,

Чтобы ее с улыбкой подхватить и свадебный шатер

               над ней раскинуть

Из шелка парашютного.

Ей не носиться больше под дождем с визжащими

               подружками. Не стать ей

Женою, что погибшую заменит.

Не стать норвежских девушек богиней иль Вичиты усталых

               проституток.

И все же, все же… нет, еще не сдался над нею воздух.

Казалось, уж слетел последний вздох, – но нет:

               еще чуть-чуть осталось жизни.

Лежит она на поле этом навзничь, вдыхая от земли

               идущий дух, —

Дух жизни неизбывной, что ее пытается из плена смерти

               вырвать, —

И краем угасающего зренья пытается еще увидеть что-то.

Лежит и верит: на короткий миг, в который сделалась

               она богиней,

Ей все же удалось проделать это: упасть в гладь вод

               и вынырнуть спокойно,

С улыбкою модели из рекламы сверхмодного купальника.

               Но нет, —

Как солнечную ванну принимая, лежит она в луны лучах

               последних,

Почти что поглощенная землею. А рядом, где проходят

               поезда,

Огромная стоит воды цистерна. Она ее могла бы разглядеть,

Когда поднять бы голову могла из своего печального укрытья.

По Канзасу летит одежек стайка, цепляется за ветки и кусты,

За изгородь живую у гольф-клуба. —

У лунки прямо туфелька упала! А пояс для чулок —

               тот приземлился,

Каким-то чудом, будто по заказу, на те чулки,

               каким был предназначен.

Повисла блузка на громоотводе, – а девушка лежит,

               лежит на поле

Со сломанной спиной.

Как будто бы на облако упала, – да так и не смогла его

               пробить!