Лестница на шкаф - [2]
Вон и сам Илья изображен — взгляни и вспомни — «Группа жильцов поймала песца» (они, значит, грозно подъяв топоры, стоят на четвереньках на краю Хитрой Ловушки, а песец хрипло ревет и мечется по дну).
…Ша-а-а-рахх!!! Струя горячих помоев шваркнулась сверху в лестничный пролет, обдав Илью вонючими брызгами. Он взревел раненым песцом и мгновенно отпрянул к стене.
— Ты что же это творишь, ничтожество?! — растерянно бубнили наверху. — Ты же это аккурат кого-то того этого! Нам же потом за это, это самое…
— А ничего подобного! — бойко отвечал женский голос. — Ничего и не стряслось! Это ж наш еврейчик подъездный. Нехай…
Илья на цыпочках спустился вниз, быстренько просмотрел накарябанный на фанерке график дежурств по расчистке входа от снежных завалов (не его очередь, хорошо), перешагнул вечную неиссыхающую лужу мочи у двери в подъезд, осторожно вышиб дверь и вышел, как и предлагалось выше, вон.
С серого неба падал снежок. Белый пепел. Потихоньку курились трубы Котельных. По тропинкам от дома брели к метро закутанные люди, тянули детские саночки с лопатами, обернутыми в мешковину, ведрами и кошелками — выкапывать из-под снега позеленевшие клубни, собирать запорошенную ягоду, искать по сугробам съедобные коренья на варенье.
Илья шел быстро, обгоняя плетущихся бедолаг. Это напоминало легендарный поход с тазами на Ледяной ручей, походило на Исход наперегонки. Вперед, вперед! Он торопился в школу.
В учительскую семинарию Илья попал уже по возвращении из Войска Русского.
Было так — сразу после школы (учился на отлично, но медаль зажилили, а при выпуске привязывали веревкой за ногу и заставляли плясать камаринского с шалью — упал он тогда и расшибся, губу зашивали, да криво вышло), да, так вот, сразу после школы он поступал в Университет на механико-математический факультетишко, на отделение небесной механики, и срезался на устном экзамене (что-то не мог вспомнить какие-то гнусные свойства двух взаимно перевернутых треугольников), еще тополиный мох шел со снегом, как сейчас помню, добавляя беспросветности. Его вытолкали взашей и следом шапку в коридор выкинули. Он ее подобрал, отряхнул о колено, плюнул на прощанье на стенд с местными угодниками и ушел — да не хотите и не надо! Устроился до армии в пролы на ближайшее коптящее предприятие, в основном что-то поднося или что-либо оттаскивая. Пил в перекур хвойный отвар, обсасывая попадавшиеся иголки, сидя на корточках в углу бытовки и передавая помятую кружку по кругу замызганным коллегам. Пел с ними псалмы, потихоньку раскачиваясь, а после работы посещал кружок, где читали «на прокол» и толковали Книгу — пытался, ребе побери, разобраться в происходящем.
Потом загребли в армию, в Могучую Рать, где многое пересмотрелось, переоценилось (армия быстро просветляет оптику мирным очкарикам — нарядами на мытье очков), сложное выражение «механико-математический» уже с трудом выговаривалось, а сокращение «мехмат» просто казалось чурбанским заклинанием, а уж учиться там!.. И, одолев два годовых пролета, ровно семьсот тридцать шагов, и взяв в котомку обитый белым бархатом дембельский альбом, он бодро пошел в педагогический (на экзамены являлся, конечно, в грубой шинели, на костылях!) — тут тоже была, хотя и зачаточная, математика, но кроме того — много девочек, что после казармы казалось чудесным и важным — цветник-с! К последнему курсу по ряду причин Илья ввел новое определение — серпентарий. Студент ты наш Ансельм!
А сейчас у него начиналась практика, и этим московским морозно-мужицким утром он поспешал по тропинке, как дружные герои Питера Старшего — в школу, в школу…
«Девчонка-практикантка входила в класс несмело», — вспомнилось ему внезапно жалостливое песнопение.
«Я вам, козявкам, покажу — несмело! — зарычал тут же проснувшийся в Илье бравый Сержант Старший. — Ух, я вас!..»
В армии Илья, иноверец, дослужился до широкой лычки, прошел боевой путь в хозяйственном взводе — командиром отделения хлеборезчиков. В отделении у него было два бойца — Ким и Абдулин. Да, выпала такая доблестная служба — разгружать лотки, нарезать буханки, выдавливать из бруска масла строгие кругляши (по десять на тарелку), колоть и раскладывать сладости — по сорок кусочков туда же… И пока роты, не умеющие различить руки, гремели сапожищами на плацу («Хаотическое движение манипул, — меланхолично бормотал сноб Абдулин. — Копошащаяся каша… Планктон мне друг…»), они резали, кололи, выдавливали, раскладывали. С рвением дровосеков кромсали на мелкие щепки сдобные просвирки к увольнительным воскресным причащениям. И мечтали они, что когда вернутся домой — несомненно окрепшие, как ни странно — отощавшие, но пространством и временем полные, словно колобки, и в окружении радостных родственников прилягут за пиршественный стол, то прежде всего схватят краюху лепешки, четыре осколка сладкого, шматок маслица — все такое родное! — и только тогда приступят к приему пищи. Хозвзвод мало отражен в летописях, а жаль. Не всем же дано усмирять племена, кому-то приходится свершать таинства — р-рэзать хлебы, раздумывая, как об этом написать девушкам в берестяных грамотках.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.
Три смелые девушки из разных слоев общества мечтают найти свой путь в жизни. И этот поиск приводит каждую к борьбе за женские права. Ивлин семнадцать, она мечтает об Оксфорде. Отец может оплатить ее обучение, но уже уготовил другое будущее для дочери: она должна учиться не латыни, а домашнему хозяйству и выйти замуж. Мэй пятнадцать, она поддерживает суфражисток, но не их методы борьбы. И не понимает, почему другие не принимают ее точку зрения, ведь насилие — это ужасно. А когда она встречает Нелл, то видит в ней родственную душу.