Лестница - [69]
Дименский вернулся в палату. Тепляков лежал на койке, сложив на выпуклой груди мускулистые руки.
— Что-то очень уж долго он вас мурыжил, этот прилизанный чинуша, — проворчал профессор. — Говорите, уже имели с ним дело? Хуже, когда они меняются: под каждого приходится подстраиваться. Впрочем, в вашем случае в этом нет никакой необходимости. А вот мне… Ну, да, бог с ними! — Дименский порылся у себя в тумбочке, достал оттуда несколько книжонок в бумажных обложках, перебрал их одну за другой, посетовал: — Когда меня вполне вежливо пригласили лечь в больницу на обследование, чтобы решить, насколько я приспособлен к камере предварительного заключения, я как-то впопыхах взял с собой совсем не то, что нужно. А ноутбук взять не разрешили. Черт знает что! Теперь вот. — и он, кивнув на лежащие в беспорядке тощие книжонки, покачал плешивой головой. — А как без работы? Я не знаю, как обходиться без работы. Вот Лев Гумилев, если читали, сочинял свою историю кочевых народов на просторах Великой степи и запоминал возникающие в его голове идеи. Иные поэты в заключении сочиняли целые поэмы — и тоже заучивали наизусть. А у меня не получается. Я, наверное, очень разбросанный человек. Мои мысли скачут от одной идеи к другой, я пытаюсь найти между ними какие-то связи, а в результате в голове ничего не остается. Беда да и только. А я, между прочим, начал статью о состоянии нашей Вселенной. На мой взгляд — весьма актуальную по нынешним временам. Хотя я не астроном, не астрофизик, не математик, но всегда интересовался этими вопросами. — Дименский с надеждой посмотрел на Теплякова, созерцающего потолок. Спросил: — Вы, Юра, наверное, слыхали, что в конце прошлого века была принята гипотеза, будто наша Вселенная произошла в результате взрыва одиннадцать миллиардов лет тому назад?
— Да, Геннадий Артурович. По телику говорили что-то в этом роде, но я как-то… — промямлил он, чувствуя себя под цепким взглядом профессора вечным двоечником.
При этом Теплякову казалось странным и бессмысленным заниматься какими-то абстрактными проблемами, когда впереди у каждого из них полная неясность. К тому же он привык мыслить конкретными категориями, позволяющими без особой натуги решать, куда двигаться — налево или направо, стоять на месте или продолжать идти вперед. Идти вперед — это всегда было его единственной целью, а что ждет его впереди, и действительно это будет вперед, а не назад, в голову не приходило. Но профессор… он так увлекательно рассказывает, что остается лишь растопырить уши и ни о чем не думать.
— Но я как-то, — повторил он после некоторой заминки, — не очень понимаю, откуда возникают эти гипотезы.
— Ну, это-то как раз проще пареной репы! — обрадовался Дименский. — Еще в древности человек, глядя на звездное небо, выдвигал разные идеи, но все они сводились к тому, что звездами и человеком распоряжаются страшные и неведомые силы. Он, например, заметил, что когда, отправляясь на охоту, обходил лежащий на его пути камень с правой стороны, ему чаще сопутствовала удача, а если с левой, чаще возвращался без добычи. Какие, по-вашему, Юра, мысли приходили ему в голову?
— Я думаю, что надо обходить камень всегда с правой стороны.
— Верно. Но этого мало. Он связывает это совпадение и свои из него выводы с неведомыми силами, наблюдающими за ним сверху. А камень становится связующим звеном между ним и небесными силами. Так зарождались все религии, пока не пришли к идее единого божества, создавшего и руководящего мирозданием. Бог родился в умах наблюдательных и думающих представителей рода человеческого задолго до того, как человек научился писать и читать, а затем идея бога была тем или иным способом внедрена в сознание людей бездумных, коих, к сожалению, подавляющее большинство. Все это вроде бы очевидно, но, в то же время, и очень сложно. Самоорганизация и следование в направлении выживания существует не только у человека, но — первоначально — у многих живых существ. Например, у муравьев, пчел, рыб, млекопитающих. Тут тоже имеются свои посылы: например, масса всегда сильнее и жизнеустойчивее одиночки. Поэтому одиночки всегда вытеснялись и вытесняются массой. И так далее. Но меня сегодня волнует совсем другое. Вы как, не против такой постановки вопроса? — спросил он, оборвав свое маятниковое движение.
— Нет, не против, — с готовностью ответил Тепляков, хотя и не понял, о каком вопросе идет речь.
Он спустил босые ноги на замызганный коврик, сел, но тут же и убрал их, чтобы не мешать профессору ходить между койками от окна к двери и обратно, уселся по-восточному, превратившись в слух: ему было все равно, о каком вопросе идет речь..
— Тем лучше. Время у нас с вами девать некуда, и я, с вашего разрешения, попытаюсь дать этой теме несколько иное толкование. Глядишь, и новые мысли в моей голове проявятся, и вам, Юра, лишние знания не повредят. Как, не возражаете?
— Ну что вы! — воскликнул Тепляков. — Я всегда с удовольствием слушаю ваши лекции.
— Ну и на том спасибо, — согласно покивал головой Дименский, дошел до окна, остановился, какое-то время смотрел, как за окном кружатся снежинки, повернулся и начал свою лекцию: — Да, так вот, Один писатель выдумал «Теорию замкнутых объемов». Так, по крайней мере, он ее обозвал. Я тогда был еще сравнительно молод и не обратил на нее внимания: другим голова была занята. А потом вспомнил. Но фамилию писателя вспомнить никак не могу. Надеюсь, он ко мне не в претензии. Если еще жив, конечно. По-видимому, теория эта осталась или незамеченной научной общественностью, или отвергнутой, как противоречащая марксизму-ленинизму. В противном случае имя автора вполне могло прогреметь. Итак, суть этой теории. Каждый из нас, едва появившись на свет, занимает свой объем в пространстве, заполненном другими объемами. Пока мы растем и набираемся знаний, опыта, объем этот тоже растет, постепенно тесня остальные. То же самое происходит с семьей, обществом, государством, каждое из которых тоже занимает определенный объем среди других сообществ и государств. Жизнь есть движение — известная аксиома. Единичные объемы увеличиваются или, наоборот, уменьшаются, перемещаются, тесня другие, сливаются с другими для решения каких-то общих задач, распадаются, гибнут и так далее, и так далее. И это более-менее упорядоченное движение продолжается до тех пор, пока общий объем, будь то единичная личность, семья, общество или государство, выдерживает давление изнутри и снаружи. Как только давление достигает некой критической точки, происходит взрыв: красные, оранжевые и прочие серо-буро-малиновые революции, контрреволюции, конфликты дипломатические, торговые, войны локальные и мировые, ссоры с женой, соседями, сослуживцами, большие и малые преступления, и… и прочее, и прочее, и прочее. Если, исходя из «Теории замкнутых объемов», каждому объему дать свой коэффициент и математическую значимость, то можно создать математическую же модель, предсказывающую любой конфликт на любом уровне.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».