Лесной царь - [50]

Джюрица удивился, но не подал виду, решив вызвать Новицу на откровенный разговор.

— Знаешь, брат Ново, осточертело мне батрачить на других. Мучайся каждый божий день, вечно на волосок от смерти, а ради кого? Все ради Вуйо! Людям, что меня укрывают, да и вместе со мной головой рискуют, он сунет, как нищим, по десятке, а все прочее себе гребет. Почему мы должны это терпеть?

— Знаешь что, Джюра?.. Все это так… все правильно, но не совладать тебе со старым волком. Точно тебе говорю, поверь мне. Придет день, ты сам все поймешь и во всем убедишься, а покуда обманывай его. Отдай ему половину добычи, вспомни, зима на пороге, придется вовсю остерегаться, а без него не обойтись…

— Зимой он мне не нужен. У нас обоих есть паспорта, он же их и раздобыл, вот и запрячемся куда-нибудь подальше. В этом году на грабеж больше не пойду… Довольно!

— Тогда об одном тебя прошу: не ходи к нему, пока не соберешься в дорогу. Когда все будет готово, рассчитайся с ним и тотчас беги, а где будешь зимовать, не говори…

— Почему?

— Так… сам увидишь. А когда весной вернешься, повидайся перво-наперво со мной, а потом уж иди к нему. Запомни хорошенько, если тебе жизнь дорога…

— Но объясни же, друг, хоть что-нибудь… ты о чем-то знаешь и не хочешь говорить, а я вижу, что дело идет о моей голове.

— Правильно видишь, и довольно с тебя. А придет время, все узнаешь.

Поговорили еще о зиме, однако Джюрица и от Новицы утаил, что собирается провести ее в Белграде.

Расстались они лучшими друзьями.

Забот у Джюрицы было по горло. Следовало раздать деньги укрывателям, оставить толику и матери, потом взять Станку и, рассчитавшись с Вуйо, двинуться в путь.

Заалела заря, а гайдук после стольких злодеяний еще не сомкнул глаз. Нужно было где-нибудь отдохнуть. После недолгих колебаний он отправился к Йово.

XX

На окраине Белграда по обочинам грязной, немощеной последней улицы Палилулы выстроились низкие глинобитные домишки. Их окружали дворы: в одних — не повернешься, другие — просторные, с амбарами для сушки кукурузы, со стогами сена и соломы, хлевами и прочими хозяйственными постройками. Живут на этой улице большей частью хорошо известные белградцам земледельцы — палилулцы либо старательные и бедные воеводинцы, которые, все без исключения, именуются банатцами, хотя прибыли они из разных областей прекрасной Воеводины.

Уже несколько дней льет над Белградом дождь, даже чистые кварталы города тонут в жидкой слякоти; грязь расплылась по всем улицам, по всем дворам, она на порогах, у входов в дома… Со стрех, с хмурого серенького неба каплет и сыплет изморось, она прохватывает насквозь, пробирает до костей… Вдохнешь в себя воздух — и в грудь врываются холодные капельки влаги; а если закроешь рот, они лезут в нос, в глаза, в уши, забираются под одежду. Холодная сырость проникает до самых легких. Гнилой, влажный туман накинул свой серый плащ на весь город, мочит его, выжимает и снова мочит, словно смывает с его грязного лица следы злодеяний, мук, слез… А от покрытых водой каменных плит поднимаются серые клубы влажной мглы, обдавая сыростью людей, дома, деревья, все… И кажется, будто вся природа плачет по утраченному в мире добру…

Палилулская окраина превратилась в море грязи и воды. Целые облака густого тумана тянутся по кривым и тесным переулкам, переползают с одной лачуги на другую, проникают в квартиры сквозь маленькие незащищенные оконца, внося с собой холод и отраву… На такой улочке мрачно и среди бела дня, свет едва пробивается сквозь густые тучи, но когда гаснет последний луч солнца, здесь воцаряется непроглядная ночь.

Кто там бредет по вязкой, как тесто, грязи немощеной улицы? Тут и кошачьи глаза не помогут, ухо ясно улавливает, с каким мучением прохожий вытаскивает и снова погружает в липкую растоптанную слякоть ноги. Запоздалый путник, держась руками за мокрые стены грязных халуп или покосившиеся заборы длинных дворов, продвигается медленно… Вот он миновал один… второй… десятый дом и, наконец, остановился.

«Ну и глуп же я! — думал он, топчась у калитки, не зная, то ли входить, то ли вернуться назад. — Бросить такую компанию!.. А что мне делать тут? Спать или смотреть на нее, хмурую и злую?.. Горше всего, что слова не вымолвит: молчит, нахмурится вдруг и думает, думает… Нет конца-края ее думам… А о чем ей размышлять? О доме, о деревне, о матери, об отце? Нет, конечно! Ведь ее прогнали, в шею вытолкали, да и не до родных ей! Обо мне и о себе?.. Нам один конец, чего тут мозговать!.. Я все для нее делаю… все у нее есть, точно у какой госпожи: работать не работай, ешь, пей — не хочу, чего же больше! Что еще нужно человеку?.. А Васа мне кажется подозрительным: мы все пьем, веселимся с девочками, а он все глядит исподлобья и вроде бы больше всего следит за мной… Да, именно за мной, от этого взгляда я и убежал, и хорошо сделал… До чего не нравятся мне его глаза! Лучше сидеть дома… Черта с два… Тут другие глаза! Все равно, лучше эти терпеть; надежнее, хоть и трудней…»

Джюрица решительно толкнул калитку, вошел во двор, закрыл ее за собой и заложил толстой колодой. Держась за стену и спотыкаясь под скользким подстрешьем, он добрался до двери, прислушался и легонько постучал. Спустя несколько секунд отворилась дверь из комнаты и послышалось шлепанье босых ног по земляному полу.