Леший - [21]

Ну, звала, так звала. И прямо из магазина завернул Анемподист к Евстолье: может там и впрямь дело-то неотложное. Постучал в дверь погромче — вдруг плохо слышит старая, и тут же услышал звонкое:

— Да заходь, заходь! Я тибя уж в окно углядела, вижу, что ко мне с дороги завернул. Не стукнись тут, тесно у миня.

Анемподист у порога снял свою лохматую из енота шапку:

— Доброго здоровьица, Евстолья Михеевна!

— И тибе, Анемподист Кенсоринович, дай Бог не хворать!

Анемподист осмотрелся. Он слышал, что у бабки много икон, но никак не ожидал, чтобы ими были увешаны все стены. А три по левой стороне занимали пространство как раз от пола до потолка. В красном углу, освещая полутёмное помещение, робко колебался огонёк лампадки.

Анемподист уставился на неё с удивлением, потому что на Кьянде даже иконы-то были в домах редкостью, а лампадку он вообще не видал, пожалуй, с самого детства. Лики на образах от времени стали совсем закопченными, но глаза у всех святых были хорошо видны, и смотрели со всех сторон прямо на Лешего.

От этих многочисленных взглядов он почувствовал себя неуютно. Такое же чувство испытал однажды, когда стоящий перед ним на задних лапах медведь уставился в упор ему в переносицу и готовился сделать шаг навстречу, чтобы подмять охотника.

Анемподист дольше всех рассматривал одну из трёх больших икон, на которой на фоне рубленной из брёвен то ли церкви, то ли часовни был изображён мужчина с седой бородой, одетый в черный и длинный, до самой земли, плащ с надвинутым почти до глаз капюшоном. Его руки были сложены на черенке широкой лопаты, что упиралась в полоску жирной земли прямо перед носками сапог.

«Преподоб. Марко», — было написано слева на уровне плеч и «Гробокопатель Печер.» — справа.

— Я смотрю, у тебя тут всё иконы да иконы, а это прям картина какая-та, — заговорил Анемподист, продолжая оглядывать помещение.

— А это тоже икона. Очень редкая, а изображён на ней преподобный Марк Гробокопатель, — пояснила Евстолья. — В стародавние времена, годков этак около тысячи тому назад, жили в одном монастыре два брата — инока, преподобные Феофил и Иоанн. Они так любили друг друга, что упросили преподобного Марка приготовить им одну могилу на двоих. Много ли прошло времени с той просьбы, не ведомо, тольки когда Феофил по делам монастырским отбыл в дальние края, Иоанн заболел и умер. Через несколько дней возвратился преподобный Феофил и пошел вместе с братией посмотреть, где положен умерший брат. Увидел, что лежит тот в их общем гробе на первом месте, вознегодовал на блаженного Марка и сказал: «Зачем положил его здесь на моем месте? Я старше его». Преподобный Марк со смирением кланяясь, просил простить его, а потом обратился к усопшему и сказал: «Брат, встань и дай это место старшему, а ты ляг на другом месте». И мертвый подвинулся во гробе. Феофил тут же пал к ногам преподобного Марка и просил прощения. А святой Гробокопатель сказал, чтобы Феофил заботился о своём спасении, ибо скоро и его также принесут на погост. И стал Феофил ждать свово смертного часа, а от горя много плакал и потерял зрение. А Преподобный Марк на его мольбу умереть сказал: «Не желай смерти, она придет, хотя бы ты и не желал».

— И откуда ты стольки всево знаешь? — изумился Анемподист начитанности богомолки, которую считал совсем неграмотной.

— А книги святые читаю, батюшка ты мой. Там всё и означено.

— Дело у тебя ко мне, сказывала Аннушка. Неотложное.

— Дак я уж не знаю, ково было и попросить. Вчерась Богородица со стены сорвалась. Рама цела, а стекло вдребезги. Ты мужик хозяйственный, поди найдётся стёклышко? — просительно заговорила Евстолья.

— Большое стекло-то?

— Да вот она, голубушка моя, — запричитала Евстолья, взяла приставленную к стене на лавке икону в руки и показала Анемподисту.

— Вчерась пошла за дровами, с охапкой домой вернулась, перед печкой стала складывать, а она, господи помилуй меня грешную, ни с того, ни с сего на пол и брякнулась. Стекло-то сразу вдребезги. Гляжу, а верёвочка оборвалась. Худая примета, Анемподист Кенсоринович! Ой, худая. Умру я, верно, скоро…

— Да ты, Евстолья Михеевна, еще всех нас переживёшь. Ты же миня лет на пятнадцать старше, а у медички ни разу не была.

— Духом я крепка, батюшка! Духом. Оттого и хвори не берут. А видно срок пришёл, господь к себе затребовал. До пасхи-то уж и не доживу, поди. Вот и предзнаменование мне господь подал. А земля-та ноне промёрзла! С осени без снега этакие морозы стояли. Жалко, намаются мужики могилку-то копать. До лета бы дожить, до Троицы. Ишо бы разок березками зелёными полюбоваться.

— Налюбуисси берёзками, — начал успокаивать Анемподист. — Ишо как налюбуисси. Давай икону-то, я мерку сыму.

— Да вот как я тибе Богородицу-то в руки доверю, когда ты и лба перед ей перекрестить не хочешь.

— Да не приучен я сызмальства к этому, — начал оправдываться Анемподист. — Ты уж прости меня, но некрещеный я.

— А вот тут ты ошибаисси! Бабка твоя тайком тебя окрестила. Батько-то твой нехристем был. Ой, какой нехристь! Он ить и церкву нашу порушил, а потом в ей клуб открыл, музыку бесовскую там на патифоне крутили да танцульки устраивали. Слыхано ли дело? В Храме божьем танцульки устраивать! А ить не побоялся гнева божьего Кенсорин, царствие ему небесное. А тибя-та баушка твоя окрестила. Это я точно знаю. Только вот крестик сразу сняла и спрятала, штобы Кенсорин не углядел. Боялась она Кенсорина-то! Крутого нрава мужик был, царствие небесное.