Лес сану - [5]

— Тну, — сказала она наконец, — если ты не вернешься, и я не пойду. Ну пожалуйста, Тну. Я сделала для тебя новую доску.

Тут он схватил вдруг камень и стукнул себя по голове, кровь потекла ручьем. Товарищу Кюйету пришлось перевязать ему рану.

Ночью в пещере товарищ Кюйет обнял Тну и зашептал ему на ухо:

— Знай, если янки или эти псы Зьемы убьют меня, тебе вместо меня быть подпольщиком. Только какой, сам понимаешь, из неграмотного партработник?

Тну притворился спящим. Он лишь тайком вытер слезы. Встав поутру, он отозвал Май подальше от пещеры:

— Ну-ка, скажи, как выговаривать «о» с крючком? И что за пузатая буква идет сразу за нею?

Май отвернулась, скрывая улыбку. Потом на новой доске, сделанной ею для Тну, вывела пузатую букву и сказала:

— Здорово ты все помнишь, это — буква «р».

— Верно, «р»… «р»… Тупая моя башка!

Пусть Тну забывал буквы, зато он держал в голове все горные тропки — прямо на удивленье. Став связным товарища Кюйета, он ходил с поручениями из общины в уезд. И никогда не шел торной дорогой. Если враги перекрывали все исхоженные пути, он забирался на высокое дерево, оглядывал местность и после, пустившись прямиком через лес, выскальзывал из окружения. Он не любил переходить реку вброд и, выбрав место, где бушевали стремнины, переплывал ее, ныряя в пенистых струях как рыба. «Враги ставят засады у мелководья, где течение потише, — говорил он, — быстрины у них вне подозренья».

Но однажды, едва он подошел к пенившейся близ водопада реке Дакнанг и, завернув в широкий лист заунга[6] письмо от товарища Кюйета в уезд, сунул его в рот, собираясь броситься в воду, как вдруг в ухо ему уткнулось холодное дуло винтовки. Он еле успел проглотить письмо.

Спустя три дня жители деревни Соман увидели вражеских солдат, волочивших Тну. Он был связан крепко-накрепко.

— Ну, которые здесь коммунисты?! Покажешь — будешь жить!

Люди обступили Тну. Старый Мет стоял совсем рядом с ним. Мальчик качнулся и привалился на миг к старику.

— Помни, Тну, — раздался низкий раскатистый голос старого Мета, он говорил на языке штра, — не опозорь деревню Соман!

Тну ответил ему лишь взглядом.

— Порядок! — проворчал старик.

Вся спина Тну была исполосована ножом.

— Давай, показывай, где коммунисты!

— Развяжите сначала, — негромко сказал Тну, — освободятся руки — покажу.

Солдаты развязали ему одну руку. Он положил ладонь на собственный свой живот:

— Вот он, коммунист.

Снова нож полоснул его по спине — маленькой еще, шириною с заплечную сумку, оставленную ему матерью. Из пореза засочилась темная кровь; на старых ранах кровь с утра запеклась, темно-багровая, как смола сану.

Когда солдаты собрались тащить его дальше, Май бросилась к нему, обняла и зарыдала.

— Чего плачешь! — сказал он, вроде сердясь на нее. — Замолчи! Учись, старайся. Если умру, тебе быть подпольщиком…

Прошло три года, и Тну бежал из каторжной тюрьмы в Конгтуме. Раны на спине у него зажили. Дойдя до высокого дерева на опушке, он встретил Май. Она взяла его за руки и, держа их в своих ладонях, заплакала.

А он изумлялся: вот уж не ждал, что она так выросла. Май повела его в деревню. В ту ночь, как сегодня, вся деревня собралась в доме у старого Мета. Точь-в-точь как нынче ночью…

Гулкий голос старика звучит, будто эхо той давней поры.

— Слышите, точь-в-точь как нынче ночью. Здесь, здесь в моем доме, у этого очага. Так же сеялся с неба мелкий дождь. Я сидел на том же месте. Тну уселся тут. А Май — вон там, где теперь села Зит… Верно ведь, Тну?

Да, верно! Верно, так оно все и было. Вот так же размеренно шелестели в листьях смоковницы дождевые капли, плясал огонь в очаге над сучьями сану и у околицы шумела в ночи вода, падая из бамбукового желоба. Соседи всем миром сошлись в доме у старого Мета — отпраздновать возвращение Тну после побега из конгтумской тюрьмы. Напротив него сидела Май, на него смотрели те же глаза, затененные густыми бровями, умерявшими их блеск, только взгляд их, пожалуй, был не так строг, полон нежности и любви, но тоже спокоен и тверд. Правда, старый Мет тогда ничего не рассказывал. Он лишь попросил:

— Май, дай-ка бумагу товарища Кюйета, а ты, Тну, прочитаешь ее вслух всей деревне.

После того как Тну схватили каратели, товарищ Кюйет перебрался вскоре в уезд Бай и там погиб. Вместе со своими спутниками он угодил в засаду, был тяжело ранен, его унесли в лес, и там он умер. Перед смертью он послал в деревню Соман это письмо. Тну взял листок в руки и при свете пылавших в очаге веток сапу прочитал:-«Милые мои Тну и Май, земляки из деревни Соман. Я умираю. Пусть все, кто остались в живых, готовят колья, пики, секиры, тесаки, самострелы. Прячьте получше их в лесу, чтоб враги не нашли. Наступит день, когда все это пойдет в ход. Ну а ты, Тну, учись хорошенько, будешь вместо меня подпольщиком…»

Да, народу тогда набралось — точь-в-точь как сегодня. И старый Танг, и брат Про с сестрицею Блом, тетушка Брой, старый Ленг… Из всех нет сегодня одной лишь Май.

Тну дочитал письмо, и тотчас, хоть за полночь дождь зарядил всерьез, все до единого с факелами из смолистых веток сану отправились в лес вслед за старым Метом — забрать из тайника копья, пики, секиры, тесаки, припрятанные там сразу, как пришло письмо от товарища Кюйета. Потом Тну три дня и три ночи добирался до горы Нгоклинь и столько же шел обратно, только за плечами у него была теперь не сумка, полная белых камней, как три года назад, а корзина с точильными кремнями. Хвала горе Нгоклинь, на ее вершине целая залежь этих кремней — хватит и на сотню восстаний.