Лепестки на ветру - [3]

Ваше счастье, что я в этом автобусе: мой мальчик – самый лучший доктор.

– Ей-богу, мы родились под счастливой звездой, если кто-нибудь направит нас именно к такому, – пробормотал Крис, когда я протянула ему записку.

– Эй, шофер! – выкрикнул самый подлый из пассажиров автобуса. – Давай эту малышку в больницу! Я, черт возьми, плачу деньги не за то, чтобы ехать в вонючем автобусе!

Остальные пассажиры посмотрели на него с неодобрением, а в зеркале заднего вида я разглядела, что лицо шофера налилось краской гнева, а может быть, унижения. Наши глаза в зеркале встретились. Он затравленно воззвал ко мне:

– Сожалею, но у меня жена и пятеро детей, и если я выйду из расписания маршрута, то им будет нечего есть, потому что я потеряю работу.

Молча, одними глазами, я умоляла его, и он пробормотал себе под нос:

– Проклятые выходные! Стоит всей неделе пройти нормально, как тут наступает воскресенье, будь оно проклято!

Тут Генриетта Бич показала, что слышит она хорошо. Она опять вытащила карандаш и блокнот и стала писать. Написанное показала мне:

О’кей, человек на водительском месте, ненавидящий воскресенья! Давай и дальше не обращай внимания на маленькую больную девочку, тогда ее родители подадут на тебя в суд, и владельца автобуса оштрафуют на два миллиона!

Как только Крис ознакомился с запиской, она двинулась по проходу вперед, к водителю, и ткнула записку ему в лицо. Поначалу тот нетерпеливо отмахнулся, но она повторила попытку, и на этот раз он одним глазом прочитал записку, другим следя за движением на дороге.

– О господи, – вздохнул шофер; в зеркале мне было ясно видно его лицо. – Ближайшая больница в двадцати милях отсюда.

Мы с Крисом завороженно следили за жестами и знаками, которые делала мамонтоподобная негритянка, в результате чего шофер стал таким же потерянным и расстроенным, как мы. Ей пришлось написать еще одну записку, и то, что она там написала, заставило шофера вскоре свернуть с широкого шоссе на боковую дорогу, которая вела к городу с названием Клермонт. Генриетта Бич стояла за спиной шофера, очевидно указывая ему путь, и при этом успевала время от времени оборачиваться к нам, сияя ослепительной улыбкой, словно бы ободряя: все будет хорошо!

Скоро мы уже катили по тихим широким улицам, обсаженным деревьями, кроны которых смыкались высоко над головой. Я загляделась на большие аристократические особняки с верандами и башенками, увенчанными куполами. Хотя в горной Виргинии уже раз или два выпал снег, осень еще не дотянулась своей морозной рукой до этих мест. Клены, буки, дубы и магнолии еще не сбросили листву, кое-где цвели немногие цветы.

Шофер весьма сомневался, что Генриетта Бич указывает ему путь правильно, да, честно говоря, и я тоже. В самом деле, в жилых кварталах такого уровня не строят медицинских учреждений. Но не успела я как следует забеспокоиться, как автобус, резко дернувшись, внезапно затормозил перед большим белым домом, стоящим на низком пологом холме в окружении обширных газонов и цветочных клумб.

– Дети! – обернулся к нам шофер автобуса. – Собирайте манатки. А билеты или верните и получите назад деньги, или используйте до истечения срока годности!

Он быстро выскочил из автобуса, открыл его подбрюшье, где был багаж, и вытащил оттуда примерно сорок разнообразных чемоданов, пока не добрался до наших двух. Я подхватила на плечо банджо и гитару Кори, а Крис очень осторожно и нежно взял Кэрри на руки.

Словно курица своих цыплят, Генриетта Бич теснила нас по выложенной кирпичом дорожке к веранде, украшавшей фасад. Я увидела двустворчатые черные двери, на правой половинке висела небольшая табличка, гласившая: «Только для больных». Совершенно очевидно, что здесь жил врач и приемная была в его собственном доме. Забыв о двух наших чемоданах, брошенных в тени у бетонной боковой дорожки, я рассматривала веранду. В белом плетеном кресле спал мужчина. Наша добрая самаритянка с широкой улыбкой приблизилась к нему и легко тронула его за плечо. Он не проснулся, она жестом велела нам подойти и представиться. Потом показала на дом и знаками дала понять, что должна идти туда, чтобы приготовить нам поесть.

Я бы предпочла, чтобы она осталась и сама объяснила ему, как и почему мы оказались в это воскресенье на его балконе. Мы с Крисом осторожно, на цыпочках двинулись к нему, и я с ужасом почувствовала себя так, словно бывала здесь раньше и знаю это место. Этот свежий воздух, этот запах роз слишком хороши для меня.

– Воскресенье, проклятое воскресенье, – шепнула я Крису. – Этому доктору может и не понравиться наш приход.

– Он врач, – возразил Крис. – И значит, привык, что у него отнимают свободное время. Ты можешь его разбудить.

Я медленно приблизилась. Это был высокий мужчина в светло-сером костюме с белой гвоздикой в петлице. Его вытянутые длинные ноги покоились на перилах, и даже в той позе, распластанный в кресле, он выглядел элегантно. Казалось, ему так удобно и уютно, что было страшно жаль будить его и возвращать к своим обязанностям.

– Вы доктор Пол Шеффилд? – спросил Крис, прочитав имя на табличке.

Кэрри лежала у него на руках, откинув голову, с закрытыми глазами, и ее длинные золотистые волосы развевал легкий теплый ветерок. Доктор неохотно открыл глаза. Долгое мгновение он смотрел на нас, словно не веря своим глазам. Я подумала, как странно мы, должно быть, выглядим во множестве одежек, надетых одна поверх другой. Он потряс головой, словно желая сфокусировать взгляд, и открыл глаза пошире – о, что это были за прекрасные глаза, цвета лесного ореха, с голубыми, зелеными и золотистыми искорками в мягкой коричневой глубине! Эти необыкновенные глаза жадно впитывали меня и поглотили целиком. Казалось, что он то ли не вполне проснулся, то ли слегка пьян, то ли ослеплен и потому не сразу натянул на лицо маску всегдашнего профессионализма, которая не позволила бы ему переводить глаза с моего лица на грудь, потом на ноги, а потом в обратном порядке, снизу вверх, но уже медленно. И снова зачарованно вглядываться в мое лицо, мои волосы. Волосы слишком длинны, подумала я, и неумело выстрижены на макушке, а на концах тонкие и ломкие.