Леопард. Новеллы - [109]

Вот ее престранный план.

Повара выезжали из Санта-Маргариты в 7 утра, и к нашему приезду все уже было готово; едва мальчишка на стреме объявлял о приближении кавалькады, они ставили в печи монументальные макаронные запеканки а-ля Талейран[255](соус и т. д.)[256], с тем чтобы по прибытии у нас оставалось время вымыть руки и тут же проследовать на открытую террасу, где уже стояли два накрытых стола. Макаронные запеканки, облитые сверху легчайшей «глазурью», под хрустящей несладкой корочкой были пропитаны ароматами ветчины и трюфелей, нарезанных тонюсенькими, как спички, ломтиками.

Следом вносили блюда с холодным лавраком под майонезом, затем фаршированных индеек и лавины картошки. От такого изобилия до несварения рукой подать. Толстяка Джамбальво оно однажды и настигло, но ведро холодной воды в лицо и благоразумный отдых в полутемной комнате спасли его. Чтобы все расставить по своим местам, подали замороженный торт, каковые готовить повар Марсала был большой мастер. Вопрос вин, как и всегда в трезвой Сицилии, большого значения не имел. Главное для сотрапезников – чтоб стакан был наполнен по самый край («Дополна, дополна!» – кричали слуге), но этого «дополна» осушали один раз, от силы два.

На закате трогались обратно в Санта-Маргариту.

Я употребил «экскурсии» во множественном числе, но, если подумать, «экскурсия» была всего одна, в Венарию; в первые годы бывали и другие, но о них у меня сохранились крайне смутные воспоминания, хотя «смутные» – не то слово. Лучше было бы сказать «трудновыразимые». Зрительное восприятие сохранилось в мозгу очень живо, но в те времена оно не было облечено в слова. В Шакку, например, мы ездили в карете завтракать к семейству Бертолино, когда мне было, наверное, лет пять-шесть; о завтраке, о людях, что встречали нас, о пути туда я ничего не помню. Образы же самой Шакки или, вернее, прогулки над морем отпечатались в мозгу с фотографической четкостью и полнотой, настолько, что когда два года назад я впервые возвратился в Шакку через добрых полвека, то смог с легкостью сравнить представшую мне картину с той старой, оставшейся в уме, при этом обнаружить много сходного и лишь несколько отличий.

Как всегда, мои давние воспоминания особым образом сопряжены со «светом»: в Шакке я вижу синее-пресинее, почти черное море, яростно искрящееся под южным солнцем, и небо, затуманенное зноем в разгаре сицилийского лета, и парапет, ограждающий спуск к морю, и какое-то кафе слева от того, кто смотрит на море. (Оно и теперь на том же месте.)

Небо же, хмурое, с бегущими по нему тучами, набухшими дождем, напоминает мне Каннителло, маленький дом в деревне, стоящий на крутом холме, к которому надо было ехать по извилистой дороге и – непонятно почему – галопом. Вижу ландо с его синими пыльными подушками (именно этот синий цвет свидетельствует о том, что экипаж не наш, а нанятый), матушку, которая сидит в углу и, хотя сама напугана, пытается меня утешить, а мимо проносятся и исчезают с быстротой ветра редкие деревья, и понукания кучера сливаются с щелканьем кнута и бешеным звоном бубенцов (нет, экипаж явно не наш).

О доме в Каннителло могу сказать, что с виду он был хоть и господский, но нищенский; в те времена я, разумеется, не мог вывести такого социально-экономического суждения, зато могу с уверенностью сформулировать его сейчас, мысленно рассмотрев фотографию, только что извлеченную из архива памяти.

Я говорил о разных людях, которые часто посещали дом в Санта-Маргарите; осталось поговорить о гостях, приезжавших на несколько дней или несколько недель.

Скажу сразу, что таких гостей было немного. Автомобилей тогда не было, то есть были, но три или четыре во всей Сицилии, и ужасающее состояние дорог позволяло владельцам этих «rari aves»[257]пользоваться ими только в городе. А Санта-Маргарита далеко от Палермо, по тем временам двенадцать часов пути – куда там!

Среди гостей в Санта-Маргарите помню мою тетю Джулию Тригону[258]с дочерью Клементиной и ее гувернанткой, костлявой и ужасно строгой немкой, совсем не похожей на моих улыбчивых Анн. Джованна (теперь Альбанезе) еще не родилась, а дядя Ромуальдо, уж не знаю где, демонстрировал свое тело и свои безупречные костюмы.

Клементина была и есть парень в юбке. Решительная, резкая, задиристая (впоследствии эти качества оказались отрицательными), она была замечательной спутницей игр шести-семилетнего мальчишки. Помню наши бесконечные гонки друг за другом на трехколесных велосипедах, не только по саду, но и по дому, от передней до «гостиной Леопольдо» (туда и обратно метров четырнадцать). Я уже рассказывал историю нашего превращения в обезьян в садовой клетке; и помню ранние завтраки на железном столике в саду. Правда, боюсь, что это «псевдовоспоминание»: от тех ранних завтраков в саду осталась фотография, и, возможно, я принимаю действительное воспоминание о фотографии за давнее воспоминание детства. Такое вполне вероятно и бывает очень часто.

Надо сказать, что в этом плане я не сохранил никаких воспоминаний о моей тете Джулии: вероятно, нас с Клементиной за взрослый стол еще не сажали.