Леонора. Девушка без прошлого - [163]

– Не-е-е-е-ет! – взвыл он и, схватив настольную лампу, запустил ее через всю комнату. Она вдребезги разбилась о стену.

Алекс вихрем слетел по лестнице. Внизу его встретила Клэр с круглыми от страха глазами.

– Где она? – завопил он.

Клэр задрожала и отшатнулась от него. Тогда он схватил ее за плечи и принялся трясти так, что ее голова беспомощно дергалась из стороны в сторону.

– Где она?

– Я не знаю! – крикнула она прерывающимся голосом.

Алекс оттолкнул Клэр, и она на ватных ногах поплелась в кухню. В слепой ярости Алекс ринулся в кабинет, нашел револьвер, взвел курок и выскочил на улицу. «Форда» тоже не было. «Вот сука!» Он завертелся на месте, направляя ствол пистолета в разные стороны, но вдруг остановился, сообразив, что нужно делать.

Он побежал. Ботинки его глухо топали по твердой земле. Топ… Топ… Топ… От стекавшего по лицу пота пекло глаза. Шея стала мокрой и скользкой. Он шумно дышал – хрипло, с присвистом. Кружилась голова – казалось, что под палящим солнцем она распухла. Горячий воздух врывался в нос, обжигал горло.

– Я проучу тебя! – крикнул он, обращаясь к безмолвному бушу.

Вскоре на бесплодной равнине показался лагерь аборигенов. Здесь его встретили стаи мух, забивавшиеся в глаза, в нос, в рот. Он бежал вдоль ржавых перекошенных домиков, поворачиваясь с вытянутым в руке револьвером к каждой двери. Он хотел кого-нибудь убить, буквально жаждал крови. Глаза его лихорадочно ловили любое движение, чтобы выстрелить. Но вокруг не было даже тени движения, не было жизни, которую можно было бы забрать.

Алекс остановился и замер. Тучи черных мух беспрепятственно влетали и вылетали через окна и двери брошенных жилищ. У него вдруг дернулся глаз. Затем этот сбивающий с толку тик перекинулся на второй глаз, на челюсть, на подбородок. Ярость его нашла выход через руки – он навел ствол на пустые дома и принялся стрелять как безумный. При каждом выстреле он пронзительно кричал – кричал, когда пули попадали в пыль, когда эхо от хлопков отражалось от стен хижин и резонировало в безразличной тишине неподвижного воздуха.

Внезапно словно искра обожгла ему ногу.

– Черт!

Пистолет выпал из его рук. Алекс покатился по земле, схватившись за стопу. Пуля после случайного выстрела пробила ему ботинок, и теперь через дырку хлестала кровь.

Он раскачивался, сидя в пыли, корчился от боли и плакал – это были горькие, сдавленные, детские всхлипывания.

– Посмотри, что ты наделала, Леонора! – крикнул он. Нога его горела, будто обложенная раскаленными углями. – Это твоих рук дело!

Эпилог

Глава 66

Два года спустя

Растянутая на двух сучковатых шестах рваная парусина устало хлопала на ветру. Граница ее скудной тени серой полосой проходила через середину тела Гана. Горячее солнце находило дырки в брезенте и через них палило его кожу. Легкие не справлялись, и, чтобы легче было дышать, он открыл рот, в уголках которого засохла слюна. Эти места притягивали мух, которые свободно разгуливали и по щелям приоткрытых глаз. Сил прогнать их уже не было. Ган умирал.

Еще один натужный вдох, от которого стало больно в груди. Слабость из легких расползалась по мышцам, как в скучающей толпе расползается заразительная зевота. Глаза Гана уставились на грязную материю над головой. По ней двигались тени проплывающих в небе облаков, которые как будто играли с диском солнца в прятки. Запах пыли исчез – пересохший обветренный нос уже ничего не чувствовал. Вместе с запахами пропадали и звуки. Окружающий мир превращался для него в пустоту – только солнце, тени и слабеющее дыхание.

Тело Гана медленно и верно умирало, но сознание было живо – оно будет упираться до последнего удара сердца. Он никогда не думал, что закончится все это вот так, тихо и неторопливо, без принуждения. Боль смерти не была похожа на боль жизни. Эта боль была ласковой, как покачивание на руке матери. И все же он никогда не думал, что будет стариком, что будет приветствовать смерть, – он ожидал, что смерть наступит, когда его прибьют, загонят или сломают.

Спина Гана выгнулась. Тело просило воздуха. Отдых между вдохами был слишком долгим для легких, и им уже не хотелось просыпаться. Но они все-таки делали это. Еще один вдох, затяжной и натужный. Смерть лениво дожидалась момента. Тело Гана расслабилось и вытянулось на земле.

Он скучал по верблюдам. Эта неожиданная мысль принесла с собой отдельную боль. Верблюды были с ним в самые тяжелые времена. А теперь их не будет. Ему не суждено было попрощаться с ними или проверить, как о них заботятся, и теперь он тосковал по ним. Тело его наливалось новой тяжестью, которая все сильнее вдавливала плоть в землю. Хрупкое старческое сердце тревожно забилось, и внезапно его охватила паника. «Я не хочу умирать». Похолодевшие руки начали трястись. «Я не хочу умирать!» Дрожь поднялась до плеч и поползла в ноги. Стопы его задергались. Взлетевшие мухи продолжали упрямо кружиться над бившимся в конвульсиях стариком.

Никчемный человек… Из сухих закисших глаз вдруг потекли слезы. Это были легкие слезы, они жгли уголки его век. Бессмысленная жизнь никчемного, отталкивающего человека. Рот его приоткрылся шире, и с губ сорвался хриплый крик. Он ничего не принес в этот мир, кроме своего уродства. От осознания собственного убожества перехватило и без того слабое дыхание. Ужас пришпоривал его, умолял бежать и спрятаться от смерти, одиночества и уродства, но тело не могло пошевелиться. Он был загнан в ловушку закрывающихся створок раковины и мог только слышать, как страх стучится в них. В нем одновременно что-то боролось и что-то сдавалось.