Лёнькин букварь - [49]

Я проучился почти до середины октября, но тут случилось неожиданное. Я заболел. Мне скрючило правую ногу, да так скрючило, что я плакал, ревел, выл, так, что до сего времени собственный голос в ушах моих стоит. Боль началась выше пятки, стала распухать икра и под коленом. Я не смог пойти в школу, лежал на печке и плакал от боли. В избе я был один. Сестрёнку увезли в Скородное в гости, там был праздник. Брат учился, а мать копала свою картошку, добирала последнюю, уделять мне внимание не могла, потому что нет-нет да мелькали в воздухе первые снежинки, подгоняли закруглять все земляные работы. Отца дома не было, учился на пчеловода.

На следующий день Мишка покатил в Спешнево к доктору Разговорову, привёз от него какой-то примочки, от которой я ещё больше ревел, потому что она сильно жгла кожу. Потом пришла бабка Феня, заговаривала мне рожу, а затем всё же привезли и доктора. Он смотрел ногу, попробовал её выпрямить — не получилось, спросил:

— Почему поздно за мной приехали?

— Да всё думали, пройдёт, — в слезах отвечала мать.

— Знахарок приводили?

— Была одна бабка, да никакая она не знахарка, только и знает, как рожу заговаривать, а никого не вылечила.

Какой вдруг поднялся крик. Врач, как мне показалось, взбесился, что бабка мне заговаривала рожу.

— Сейчас же во Мценск отрезать ногу! Будет малый с одной ногой. Узнаете, как бабкам верить.

Я заревел, но не от того, что буду с одной ногой, а от боли, докторского крика и материнских слё*з. Она плакала от испуга за меня.

Время было послеобеденное. Во Мценск уже засветло не доехать. А надо было ещё идти просить лошадь к председателю, а потом к бригадиру и конюху, собирать телегу, сбрую. Отец взял бы сразу хорошую повозку и лошадь, отвёз бы, а матери хорошую-то никто не даст — и ломай голову, как тут быть.

Доктор написал направление «отнимать ногу», оставил на столе.

Тут же сошлись тётка, няня, все соседки. Они смотрели мою ногу и говорили, что ни черта этот доктор не знает. Отрезают, когда антонов огонь ударит. А тут обыкновенная простуда. Везти в больницу нужно, да не на ночь глядя, а с утра. Мать уверилась в надежде, что и впрямь я останусь таким же, на двух ногах, отложила поездку во Мценск до утра.

Ночью был мороз. Земля схватилась, промёрзла. И там, где по осенней грязи проходили коровы, дорога осталась в колчах, в твёрдых замёрзших комьях с остриями. Повозка была худая, полуразвалившаяся. Поохала она, поплакала, что не довезёт меня на такой подводе, но всё же повезла.

Телега запрыгала по колчам. Я заорал на всю деревню. Мать уговаривала меня потерпеть, что за мосточком дорога пойдёт хорошая. На мой крик на пороги выходили люди, провожали нас добрыми словами, кто не имел зла на мать.

Мы поравнялись с дедовской избой. Близко был мосточек через ручей. Дорога пошла лучше, ровнее, потому что место тут было суше, безводнее. С выгона нам покричала бабка Сычиха. Она была с мешочком за спиной, с палкой и накрытая с плечами большой рваной шалью. Мать остановила лошадь, подождала её.

— Подруга, подвези, — попросила бабка Катя, по прозванию Сычиха.

— Самой хоть пешком иди, — ответила мать. — Кобылу-то какую дали. Кислуху на ней только возить.

— Авдоть, а это ты? А я тебя не узнала.

— К счастью, может быть, — ответила мать.

Бабка стала протирать здоровый глаз от слёз. Второй глаз у неё был белый, заплывший бельмом. Рассмотрела она и меня, спросила:

— Куда ты его волокёшь?

— На Амченск. Разговоров направил ногу отрезать.

— В больницу, что ли? — спросила бабка. — И повезёшь ты его такую даль? В Черемошнах-то тебе не больница? Там доктор-то уж такой хороший, такой хороший.

— А ты не туда ли направилась? — спросила мать.

— Туда и иду. К Дашке.

Дашка, бабкина дочь, работала санитаркой в больнице. И мать согласилась заехать в Черемошны, а потом, если не примут там, ехать на Мценск. Дорога почти равна.

— Ну, садись. Тут-то взяли бы — совсем близко.

Доктор был маленького росточка, весь белый, белый от халата, от седины и чистоты. Он посмотрел направление Разговорова, отложил на угол стола и осмотрел ногу. Он отыскал на пятке мозоль, спросил, во что я обувался, бегал ли босиком после. Всё записал и сказал медсестре, в какую палату меня положить.

— Доктор, а с ногой-то как будет? — спросила мать. — Отрежете или как?

— Зачем же хорошие ноги резать, — ответил доктор. — Она ему ещё нужна будет. На службу пойдёт в Красную Армию. А с одной ногой кто его возьмёт? Оставляй его и спокойно себе поезжай домой. Вылечим мы ему ногу, вылечим.

— Ну, спасибо вам, доктор! Дай вам бог здоровья! — заговорила радостно мать. — А то сразу и отрезать ногу…

Меня отнесли в ванну, погрузили в тёплую воду, помыли, переодели в больничное бельё и отвезли в палату, где было много света, чисто. И даже сад за окнами, тёмный, мокрый, не загораживал, не затемнял палату.

Мать благословила меня, ответила больным, откуда я и чей, ушла. Я осмотрел народ, накрылся с головой одеялом и стал дышать, нагревать постель. Скоро мне стало жарко. Принесли градусник и померили температуру. У меня был жар, стали меня поить лекарствами.

Дорога намучила меня. Я скоро уснул и проспал до завтрака, меня разбудил сосед, тоже мальчуган, меркуловский Алёшка.