Ленинский тупик - [36]

Ермаков и лицом, и плечами, и руками выразил недоумение, испытывая чувство, близкое к зависти: «Ради меня вечный молчун вряд ли б заговорил. А ради Шуры… на ревматичных ногах, а примчался». Ермаков сделал шаг к боковой двери, заставил себя вернуться назад. Заложив руки за спину, прошелся несколько раз от стола к боковой двери, внимательно прислушиваясь к хрипящему голосу молчуна.

— Лебезливые в чести, а таких, как Шура, в черном теле держат…

— Он иного и не заслуживает, твой Шурка! — оскорбленно произнес Тихон Инякин.

— Что-о? — Нюра, сильно оттолкнув плечом Ивана Гущу, приблизилась к Тихону. — Да если бы тебя, «завитушечника», так уважали, как его, ты бы не мчался псом, язык на плече, через всю стройку: «Шуру видели! Шуру видели!» Ты Шуре в подметки-то гож?! Шура правду про тебя говорит — «кариатида» каменная!» Что то ты своими плечами подпираешь, каменный? Дружбой с Шурой гордятся. Совета у него ищут, все равно как у Некрасова. А с тобой кто дружит? Полуштоф! — Она принялась сравнивать Шуру и Тихона Инякина с таким одушевлением и категоричностью, в звенящем голосе ее слышалась такая неуемная страсть, что каменщики заулыбались и начали подталкивать друг друга локтями. Воронежский говорок звучал во всей своей первозданной чистоте. — Лутче Шурани-то, коли хочешь знать, у нас найдешь кого?!

И тут произошло неожиданное. Бесшумно и откуда-то сбоку, словно из стены вывалился, в кабинете появился Шура Староверов Светлые кудри спутаны (где только он в эту ночь не побывал!), под бровью запекшаяся кровь, толстые мальчишеские губы приоткрыты, дрожат, в pуке чугунная гантель.

— Нюра! — изумленно произнес он, прижимая к груди гантель. Он стискивал гантель в руке, словно еще и еще раз пытался убедиться в ее доподлинном, наяву; существовании. — Нюраша!

Он протянул перед собой руку с гантелью и кинулся за Нюрой. В первый момент она закрыла лицо ладонями, затем бросилась к выходу, расталкивая всех.

Каменщики один за другим заспешили из кабинета.

Ермаков обернулся. В углу, возле окна, сидел на краешке стула следователь милиции, уставясь на Ермакова остановившимся взглядом.

Товарищ Ермаков, — холодно, официальным тоном произнес юный следователь. — Я не из милиции. Я из «органов»..

— Та-ак, хрипло протянул Ермаков, — а чего вы все время прячетесь? То под милицию работаете, то под слесаря отопителя. Ведь не вы же расстреливали невинных россиян веером от живота… А снова наводите марафет, точно ворье перед ограблением банка… Есть дело, заранее позвоните! Я кликну кого-нибудь из юридического отдела Мосстроя. С вами надо держать ухо «востро»…

Потирая лоб и морщась, Ермаков посмотрел куда — то поверх следователя, прошел в боковую дверь, минут через пять появился — в резиновых сапогах и зеленом армейском плаще с капюшоном — Бывай! — кивнул он «органам», нервно вскочившем со стула. Тот последовал за управляющим, прижимая к боку тоненькую папку и облизывая в нетерпении губы кончиком языка.

Выйдя из дверей треста, Ермаков пересек шоссе и двинулся напрямик к Чумакову.

— Товарищ Ермаков! — растерянно и возмущенно крикнули «органы», беспомощно топчась на краю шоссе в своих начищенных хромовых ботинках.

— Повторяю и требую: Остановитесь!

Ермаков даже не оглянулся, опасаясь, что разрядится не на Чумакове, а на этом опасном заморыше.

Медленно продвигался он между корпусами, выискивая, куда бы поставить сапог. Но куда бы ни ставил, всюду было одно и то же, и, вытягивая ногу из глинистой жижи, он придерживал сапог за голенище, чтобы не оставить его в грязи. Облепленные красновато-желтыми комьями сапоги отрывались от земли с чмокающим звуком.

Ермаков остановился передохнуть. Отовсюду слышалось такое же мерное и тяжелое «Ц! Ц! Ц!» Словно бы вокруг работали десятки насосов, которые откачивали воду.

«Морозца бы!..»

С кладки то и дело доносились бранчливые голоса.

«Морозца бы…» — Ермаков натянул на голову капюшон, зябко повел плечами — затекло за ворот рубашки, — прислушался.

Кто-то выкрикивал сверху номера железобетонных плит. Ермаков стряхнул со лба и бровей холодящие брызги, вгляделся. Чумаков! Он стоит внизу, подняв руки над головой и показывая пальцами, чтоб не спутать услышанную им цифру.

«Вот ты где, грабь-контора, — подумал Ермаков, сворачивая к нему. — Вот ты где, герой-доставала! Так тебя и этак!..

Чумаков был «доставалой» особого рода, Он не любил обивать пороги канцелярий. Шел своим путем — выписывал кому-либо из своих рабочих за аккордную работу в два-три раза более, чем тот заслужил, брал себе излишек и с этим излишком отправлялся в путь…

Коли требовалось побыстрее завезти портальный кран, настелить пути под краном — он отправлялся к знакомому бригадиру из треста механизации — выбивать кран»… с поллитром в кармане.

Не хватало железобетонных блоков — он мчался на бетонный завод — «выбивать блоки»… с поллитром в кармане.

Чумаков считал: главное в его работе — знать кому сказать: «Пойдем пообедаем». Он так привык к «дергатне» со снабжением, что уж иначе и не мыслил существование строителя.

«Строитель-жилищник — сирота, беспризорник, — говаривал он. — Его день кормят, два — нет. Ничего не поделаешь, приходится тащить корку хлеба из чужой торбы…»