Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы - [463]

Но я никогда не забуду позорную картину, как поток американской военной мощи останавливается на дороге перед русским шлагбаумом, за которым горстка советских солдат, совершенно не грозного вида.

Может быть, мы, американцы, и не имели европейского военного опыта – но мы очень быстро учились. И я никогда не отрекусь от своих слов, позже сказанных мной в Париже генералу Эйзенхауэру в присутствии многих достойных свидетелей.

Если бы мне был отдан приказ, я бы, с моей великолепной армией, взялся пройти за полгода от Рейна до Москвы – сделав то, что не удалось проклятому неудачнику Гитлеру!

Если бы мне тогда был отдан приказ.

Юрий Смоленцев, Брюс. Дважды Герой Советского Союза и командор ордена Св. Сильвестра

Как я День Победы встретил? В Берлине, конечно!

Фюрера пойманного кому надо сдали – думаете, отпустили нас отсыпаться? Каждому надлежит самый подробный отчет написать – с последующими уточнениями и выявлением расхождений! Документы, что мы захватили (а выгребали из вагона все бумаги и в дикой спешке) – где, и в каком порядке лежали. К итальянским товарищам особых переводчиков приставили, не нас. Успокаивало лишь, что Гитлера с Герингом трясти будут куда круче – мы сейчас отпишемся, и свободны, а из них еще душу вынут, как они готовили страшное преступление против всего человечества.

Главным был тот, на молодого Брежнева похожий – вспомнил я, наконец, его портрет, – еще одна легенда советской разведки, Наум Исаакович Эйтингтон. Он командовал, когда в сороковом Троцкого убили. Нет, к нам у него никаких подозрений не было – но как я понял, главный вопрос был, а тот ли фюрер, не двойник? Решили все же, в первом приближении, что тот самый.

Лючия и через это испытание прошла успешно. И даже с радостью – ее первый вопрос ко мне был после:

– Мой кабальеро, это значит, все окончательно признали меня в твоем отряде?

Галчонок, ну вот скажи, какого черта ты на немку врукопашную бросалась – а если бы она и в тебя шмальнула? Повезло лишь тебе, что ты сбоку стояла, ей повернуться было неудобно, да еще и вправо. А зачем ты ей на полу мордобой устроила – нет, мне не ее жалко, а тебя, если бы она сообразила твой же пистолет у тебя из-за пояса схватить, у нее же руки были свободны, пока ты ее физиономию полировала – опять повезло тебе, что эта Гертруда, или как ее там, падая, долбанулась головой. Я чему тебя учил – ну да, знаю, в первом настоящем бою многое из головы вылетает (так что и то хорошо, что в драку бросилась, а не стояла столбом и не побежала с визгом, и такое случается) – но ты понимаешь, что только чудом там лежать не осталась?

– А каким же был твой первый бой, мой кабальеро?

Галчонок, мне просто повезло, что был очень хороший наставник (наш Андрей Витальевич, что сейчас в Москве заправляет) и гораздо более долгий срок тренировок, когда нужные действия уже в рефлексы вбиваются. Ну и начинал я еще до этой войны, на войне иной, меньшей – но о том рассказать не могу. И то, ты пойми, при всей моей выучке все равно убить могут, нет гарантии стопроцентной. А так как суют нас в самое пекло, даже когда войны нет – то шанс до старости дожить у меня куда меньше, чем у какого-нибудь крестьянина из твоей деревни.

– Так и должно быть – ты ведь рыцарь!

Куда деться, раз сам папа так назвал. Но женщин-рыцарей не бывает! У нас принято, что женщины в строй, это когда война насмерть – иначе же выходит, что мы, мужики, плохо свой воинский долг исполнили. Убьют тебя в следующем бою, не всегда же везет! А я, уж прости, только тебя прикрывать не могу – в бою у каждого своя задача есть! Одно хорошо, войне уже совсем конец – так что поедешь ты, птичка-Лючия, домой, в свою солнечную Италию. Ну а я – на свой Северный флот.

И тут она заплакала. А после сказала твердо:

– Мой кабальеро, но пока мы вместе, ты мой!

Еще целые двое суток нас не трогали! Решали, наверное, куда нас дальше – обратно на юг, где наши Рим должны брать, или… Решили все же на север! В распоряжение штаба Первого Белорусского – в Берлин! Всей группой – мы ладно, а что там минерам-подрывникам делать? Но начальству виднее – будем, значит, «спецгруппой Ставки», как в давно прочитанном романе Конюшевского. У него, кажется, Берлин в сентябре сорок четвертого же брали – ну а мы к маю управимся. Неужели и тут будет – девятого числа?

Прибыли мы двадцать пятого. И весь штурм прокантовались в тылу! Нас по замыслу на Имперскую канцелярию нацеливали – Геббельса живым брать. Нет, постреливали и возле нашего расположения – но даже переодетых шпионов поймать не свезло. Как нам рассказывали, один сержант сразу четверых опознал и задержал! Вообще, гарнизон в Берлине был ну очень пестрый – как и в нашей истории, основную массу полевых войск немцев удалось отрезать и окружить в лесах под Котбусом, к юго-востоку, в городе были ошметки фронтовых частей, пэвэошники, фольксштурм и, главное, предатели, власовцы и бандеровцы! Именно эта сволочь и составляла здесь «последних защитников Рейхстага»! Под самый конец остатки дивизии Буняченко, и Власов с ними, пытались прорваться на запад, далеко не ушли, генерал-предатель точно так же попал в плен, и после был повешен. А бандеровцы, засевшие в здании рейхстага, сдались, после того как наше командование пообещало, что вешать и расстреливать на месте без суда, как обычно поступают с изменниками, их не будут. В плен на общих основаниях – вот только по этому порядку предусмотрено было, что выявленным при фильтрации эсэсовцам, нацистам, предателям и виновным в зверствах положен не лагерь, а расстрел, так что ничего щирые казаки не выиграли, кроме немногих лишних дней жизни.