При упоминании матери у Мити на глазах выступили слезы, и больше его не стали беспокоить.
— Ладно, мужики, давай за работу, — поднялся со своего места Женька. Все подхватились, понимая, что сидеть нет резона. Теперь, когда основная часть была сделана, дело осталось за малым: скрепить лаги, напилить досок, сколотить все вместе. Гвозди хозяйка поднесла, с досками на настил определились и все равно проваландались до вечера, считай, до обеда только таскали и перетаскивали блоки.
Работу, от силы рассчитанную на два-три часа, закончили только часов в девять под сильным проливным дождем. Хозяйка в баньке давно накрыла на дорожку стол, а они всё еще возились, нагоняя потерянное. Всё давно остыло, резко похолодало, озноб пронизывал всех с головы до ног. Ефимовна даже натянула поверх теплой шерстяной кофты ватную телогрейку.
Наконец последний гвоздь был вогнан в доску, и все облегченно вздохнули: несуразность утомила.
— Да, — пришли все к одному и тому же выводу. — Не зря говорят, что за дурною головою нет ногам покоя.
Хозяйка стала подгонять с ужином — ей не терпелось поскорее помыться и лечь спать.
— Идем, идем, — отозвались мужики и прошли за накрытый стол. Кроме уже привычной картошки и салата из свежих огурцов с помидорами хозяйка нарезала сухую колбасу колечками и голландского сыру.
Саленко заметил:
— Живут же люди: колбасу без хлеба жуют, а тут вкус сала уже стал забывать. Дома сейчас бы полез в погреб, отсек потолще шмат да вприкуску с борщом, с нашим, настоящим украинским борщом.
— Да, — вздохнули все разом, представив себе чудесную картину: дом, семья, борщ, сало…
— Приеду домой, — продолжал Саленко, — первым делом заберусь в погреб, наемся его до отвала, а потом, что хотят, пусть то и делают со мной.
— А кишки у тебя случаем не завернуться? — посмеялся над его желанием Малой.
— У хохла от сала кишки только смазываются, — отфутболил его Саленко.
К Пашкину добрались только в одиннадцать вечера — продрогшие, усталые. Как и предполагали, Суворов, вдрызг пьяный, лежал, разметавшись, на своей кровати. Все добродушно посмеялись над ним и тоже, не мешкая, завалились спать. О завтрашнем дне думать никому не хотелось. Завтра — это завтра, оно еще не наступило.
Почти до обеда следующего дня все дрыхли без задних ног. Спешить было некуда. Отчаяние первых дней навсегда, казалось, ушло. И хотя прошедшая неделя почти ничего не прибавила в худые карманы горе-шабашников, они уже не так тревожились за дальнейшее, верили, что удача обязательно придет к ним, и они не только заработают на хлеб насущный, но и на обратную дорогу, и для семьи.
Больше всего на это надеялись Бражко и Саленко, потому что люди они были приземленные, домоседы, каждый ехал сюда в надежде на быстрый заработок, на работу в два-три месяца и непременно сходу, без раскачки; так сказать, с корабля на бал. Поэтому оба заняли денег только на прямую дорогу, под расчет и оставили дома: один — недостроенный фундамент (почти тонна цемента) — Саленко, другой — огромное хозяйство, справиться с которым жене будет не под силу (Бражко). Ветреный же бригадир привычно колесил по свету то полгода, то год, пока не натыкался на какого-нибудь очередного земляка, который давал ему кров, работу, приличный заработок, и тогда он вспоминал про свою семью, троих детей и ехал обратно, запихнув в пропахший потом носок честным трудом заработанные две тысячи долларов, сумма для него высочайшая и некоторым образом эталонная. Он так и говорил обычно:
— Пока две тысячи «баксов» не заработаю, домой — ни-ни!
И не смущал его тот факт, что эту сумму он мог заработать за пару месяцев и тут же просадить за неделю, чтобы снова куда-то податься и на новом месте собирать её уже три-четыре месяца, а то и дольше.
Но сейчас об этом никто не думал: все спали. Спали, потому что делать было нечего.
В десять-одиннадцать лежать надоело. Солнце желтыми иглами прорвалось сквозь пыльные занавески и растолкало даже дремлющего непробудным сном Малого (он опять всю ночь проторчал на остановке и явился часа в четыре утра. Собаки охрипли выпроваживать его). Пашкин как всегда поутру исчез, Суворов заваривал в стеклянной пол-литровой банке чифирь — ему нужно было заглушить нестерпимую головную боль. Просить у Женьки снова на «банан» не позволяла ему совесть, как не позволила и потребовать полагавшийся ему процент от вчерашнего — он все-таки его не отработал.
Ныла голова и у Саленко. Скверно чувствовал себя Бражкó. Один Женька поднялся с пола бодрым, напомнил Суворову про вчерашний разговор.
— Да-да, помню, — сиплым голосом ответил Суворов. — Армян обязательно сегодня будет. Я, как и обещал, обо всем у него узнаю.
Зачефирив, Суворов занял место у окна, выходящего прямо на шоссе.
— Я его только так и ловлю, — поделился хитростью Суворов. — Джип у него красный, приметный, так просто не промелькнет.
Бражко и Саленко собрались на рыбную ловлю.
— Вы спуститесь пониже, — посоветовал Суворов, — ближе к понтону, мужики всегда там ловят. Рыба в том месте как раз из Логмозера в Онегу переплывает. Бывает и до восьми, а то и десяти килограмм вытягивают. Место отменное.
