Утром Суворов, как и обещал, повел Женьку к дачнице Клавдии Ефимовне, женщине серьезной и денежной — работала она в одной из крупных петрозаводских фирм бухгалтером.
У ее баньки на берегу нужно было сколотить пирс и деревянные мостки, «чтобы от баньки можно было выйти и, не марая в грязи ноги, дойти до озера, искупаться, набрать, если надо, прохладной воды».
— Это мы в два счета, — горячо уверил дачницу Женька-бригадир.
Клавдия Ефимовна недоверчиво окинула Женьку с ног до головы, куцый пиджачок его, невзрачную фигуру, глянула на серьезного Суворова, мол, кого ты мне привел? Но в тот момент, когда Женька оглядывал местность, Суворов сказал ей:
— Вы, Клавдия Ефимовна, не переживайте, ребята эти, значит, толковые, мастера своего дела.
— Так мужики, — вошел в комнату с важным видом Женька. — Поднимаемся, хватит прохлаждаться, — есть работа!
Никто и не заметил, как в Женьке прибавилось самомнение.
— Наконец-то! — одобрительно загудели все, так как давно устали от безделья и безнадеги.
— Едим, пьем чай и за работу! — Снова скомандовал он и пошел к Суворову в каморку посмотреть, каким инструментом тот располагает.
Поднялись. Бражко поставил на плитку чайник, из сумки извлеклась прихваченная из Москвы тушенка и купленный в местной лавке хлеб. Соорудив бутерброды — по куску на брата, — стали спешно есть, заедая репчатым луком.
Тут и кипяток запарил. Заварка еще не доспела, как из своего темного логова на свет Божий выбрался Пашкин. Глаза опухшие, лицо перекошенное. Глазами вокруг водит недоверчиво. Подошел к умывальнику, бросил взгляд на стол, набрал в ладони воды, сбрызнул лицо, отерся о замусоленное до серости вафельное полотенце, потом спросил:
— Мужики, у вас ничего перекусить нет?
— Откуда, Саня? — не лукавя, сказал Саленко. — Разве что чай.
— Хоть чайку, только покрепче, — попросил Пашкин, — а то жрать больно хочется.
Тут только до него дошло, что его постояльцы собрались уходить.
— Куда это вы?
— На работу.
— На работу? — скривился как от лимона Пашкин.
— Не все ж на диване валяться, — буркнул недоброжелательно Бражко. Он отчего-то сразу невзлюбил Пашкина, наверное потому, что вообще терпеть не мог всяких бродяг, тунеядцев, интеллигентов и бичей в особенности.
— А я сегодня не пойду, что-то не можется, — произнес Пашкин и вышел.
— Не можется или не хочется? — крикнул ему в вдогонку Саленко и тут же то ли восхищенно, то ли неодобрительно проронил:- Вот у человека жизнь! Хочу — работаю, хочу — нет.
Мишка не удивился. Он сам поначалу по-братски таскал с собой на подвернувшиеся калымы Пашкина, но потом, поняв, что от него как от работника толку, что с козла молока, так как тот с детства не приучен к труду, а если уж выпил, то и подавно, — отказался брать его с собой и выполнял с тех пор такую работу, которая была ему одному под силу.
Впрочем, заработанные деньги он тут же, как Пашкин, спускал на ветер, не видя никакого смысла в их накоплении. Можно было даже сказать, что работал Суворов не по необходимости, а из чистой потребности привыкшего к работе организма. (Он работал и за одну кормежку да поллитровку на ужин, рыбачить не любил, на охоту не ходил, грибы собирать не тянуло. Но обожал плотничать, тесать, рубить, строгать, получая радость от одного процесса, и делал это добровольно, так как терпеть не мог никакого принуждения, достаточно глотнув его в неволе.)
— Настоящий бич, — заметил про Пашкина Малой.
— А мы сами разве не бичи? — горько усмехнувшись, заметил Резник. — Самые что ни на есть настоящие бичи.
— Эт точно! — согласился с ним Саленко и несколько потемнел: таких заработков он не ожидал.
Через пятнадцать минут они оказались на месте. Хозяйки не было. Банька закрыта, ни инструмента, ни материалов. С неприкрытым огорчением горе-шабашники посмотрели на имеющиеся у них и решили, что пока хватит этих, а к тому времени, как понадобятся другие, хозяйка, может быть, подойдет.
Сначала нужно, решили, разобрать прежний обветшалый пирс, находящийся в стороне и не приспособленный, по словам Ефимовны, для их нужд.
— Ломать не строить, — проронил окончательно Женька, и они, схватив, что было: кто топор, кто молоток, кто гвоздодёр, — принялись отрывать доски от настила и разбирать незамысловатую древнюю конструкцию.
С этой задачей управились в два счета. Отобрали более-менее пригодные доски для использования их в дальнейшем и выволокли на берег лаги — бревна. Теперь дело за главным.
Место пирса определилось поутру, но во всем, как сказал Женька-бригадир, нужен точный расчет.
Сели на бревна перекурить. Женька стал прикидывать основные параметры будущего сооружения. Прежде всего, нужно было установить, под каким углом разворачивать колено. От бани, согласились все, настил пойдет прямо к воде, затем под углом в озеро, так, по замыслу хозяйки, чтобы не заливало при паводке и лодка к пирсу удобно подплыла. «И ступенечки. Ступенечки обязательно, чтобы воду легко с них ведром черпать, когда стирать много придется».
Ну, ступенечки — то в последнюю очередь. С настилом вроде тоже ясно: выходишь из бани и — прямо. Хотя «прямо» — понятие относительное. Выход из бани расположен-то в аккурат вдоль озера, следовательно «прямо», значит, параллельно берегу. «Куда класть?» — задумался Женька.
