Легко - [41]
А Презеля все нет и нет.
Тишина в лесу по-своему удивляет: не слышно даже ночных птиц. Я, конечно, не жалуюсь, хорошо, что волки не воют, хотя они тут водятся; слава богу, у нас костер, они не подойдут.
Мы в западне, фактически в западне, просто ирония судьбы. Не знаю, почему это случилось, мы никому ничего плохого не хотим. Имело бы смысл поймать в западню тех, из долины, молодых, крепких, агрессивно настроенных словенцев. Хотя это было бы сложнее, потому что их слишком много. Может, нас просто похитили, потому что они так привыкли, берут то, что попадается под руку, особо не привередничая; пусть это будут совершенно случайные люди в спортивных костюмах и униформах. А сейчас они еще и следят за нами.
Презель должен был уже спуститься.
Да, он должен был уже спуститься. Все это — одно сплошное недоразумение.
Нет, мне нельзя долго размышлять.
Успокойтесь, господин подсекретарь. Успокойтесь. Дышать. Глубоко. Все будет хорошо.
Я: Один вопрос мне не дает покоя. Раз уж мы рассуждаем.
Если посмотреть на всю ситуацию (от начала до конца, давайте так, все последние попытки отменяются, панику брать в расчет не будем): Презель не вернулся. Уже два часа его нет. Сигнала с этой стороны, очевидно, не поймать. Может быть, здесь кроется ошибка: ему нужно было не спускаться, а просто вернуться, подняться по той дороге, по которой мы приехали. Не продумано. Может быть, там, где нам в первый раз открылся вид на Камна-Реку, по долине, более открытой в сторону Кочевья или Рыбницы. А здесь дорога уводит в провал Кочевского Рога, как можно здесь поймать сигнал? Но я почему-то уверен, что там, за нами, находится Кочевье. Хм. А может, его там и нет? Как это можно знать без карты?
Впрочем, жаловаться сейчас слишком поздно.
Агата: Спрашивайте, господин соцслужба.
Я откашливаюсь.
Я: Я не соцслужба, я тебе уже говорил. У меня есть свои связи, которые могут помочь в этой области, но я не соцслужба.
Агата: Ну что-то такое. Один из тех, кто любит вмешиваться.
Это меня несколько раздражает. Хорошо, сейчас это не важно, сейчас, наверное, уже известно, что я, по крайней мере, нормальный человек, не бездушная фигура. Что я действительно хочу ей помочь, по мере возможного, насколько допускают обстоятельства. Разве я не спас ее от Шулича?
Я: Ага. А когда я тот народ в Камна-Реке успокаивал, я как раз ни во что не вмешивался.
Агата оперлась на машину; кажется, сейчас она пришла в себя, смелая и острая на язык, — тепло костра, видимо, улучшило ее настроение, ну, и то, что было до этого, то есть как она показывала нам, как развести огонь, по-видимому, создало у нее ложное впечатление. Ложное впечатление, что она — часть компании. Но это не так. Она — проблема, а не часть решения.
Агата: Ты что, спрашиваешь меня, можешь ли ты у меня что-то спросить? А разве господин министр не твой друг?
Я уставился на нее.
Агата: Тот самый, кто обещал народу из деревни, что я никогда не вернусь сюда с ребенком? А я вот на тебе, вернулась!
В этот момент она доверчиво склоняется вперед, как будто ей нужно подтверждение своим словам.
Оставим это.
Я: То был господин министр. А я — это я. Даже если он мой друг, он — это он, а я — это я. Там нас много работает, в министерстве внутренних дел, и мы все разные.
Агата: Думаешь, меня волнует, как называется ваше министерство? Как-нибудь умно, это наверняка.
Я: Оставь это, не важно, я хотел спросить…
Нужно показать, что я не какой-нибудь там размазня, нужно эдакое-такое слово, которое придало бы мне вес.
Я: Да черт возьми, мне просто нужно знать!
Это возымело эффект. Нужно освежить и закрепить первое впечатление. Проверить, на основании чего она отделила меня от остальных. Мысленно. Насколько она понимает свое положение. Насколько понимает, кто и что здесь — ее спасительная былинка.
Я: А ты знаешь, за что вас все эти деревенские жители так сильно ненавидят? Настолько сильно, что пришли вас выгнать, стереть с лица земли, полностью, без следа?
Агата вздрогнула. Нет, этот вопрос ей не понравился. Я опять нажимаю на больное место. Сейчас она перестала быть главной; я снова ее принизил. Разве я раньше не старался быть на ее стороне? Зачем я снова выливаю на нее этот негатив? Потому что сама она о себе очень даже высокого мнения. Может, я такой же, как все?
Агата: Что это ты у меня сейчас спросил?
Нет, я не такой, как все, стопроцентно никто ни на кого не похож.
Агата: Они нас потому ненавидят, потому что они — задницы! Нас вообще никто никогда не любил. Даже если ты им помогаешь, за твоей спиной они все равно гадости о тебе говорят!
Это даже забавно. «Никогда нас не любили». Хорошо, со мной тоже бывает, что я инстинктивно кого-то не люблю, но ведь ты не такая; с тобой у меня было не так. Правда, в первый раз я ее увидел вне контекста, который мне тоже не вполне знаком. Те, кто этот контекст хорошо знают, похоже, не очень-то от него в восторге. И я стопроцентно верю, что имеются определенные контексты, которые мне точно не понравятся. Только сейчас ты — в моих руках.
Иногда я слишком много анализирую самого себя, вместо того чтобы все внимание посвятить внешним проявлениям. Извиняюсь.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.
Приветствую тебя, мой дорогой читатель! Книга, к прочтению которой ты приступаешь, повествует о мире общепита изнутри. Мире, наполненном своими героями и историями. Будь ты начинающий повар или именитый шеф, а может даже человек, далёкий от кулинарии, всё равно в книге найдёшь что-то близкое сердцу. Приятного прочтения!
Логики больше нет. Ее похороны организуют умалишенные, захватившие власть в психбольнице и учинившие в ней культ; и все идет своим свихнутым чередом, пока на поминки не заявляется непрошеный гость. Так начинается матово-черная комедия Микаэля Дессе, в которой с мироздания съезжает крыша, смех встречает смерть, а Даниил Хармс — Дэвида Линча.
Книгу составили лучшие переводы словенской «малой прозы» XX в., выполненные М. И. Рыжовой, — произведения выдающихся писателей Словении Ивана Цанкара, Прежихова Воранца, Мишко Кранеца, Франце Бевка и Юша Козака.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.