Легион обреченных - [36]

Решил эту проблему брат Флайшмана. Однажды Флайшман прибежал с вестью, что его брат — обер-фельдфебель в бронепоезде, стоящем невдалеке на запасном пути. Бронепоезд шел во Францию, и девушки могли уехать на нем. Мы стали поторапливать их готовиться к этому путешествию. Они не сразу поняли, что им предстоит, подумали, что гестапо настигло наш поезд, и Мария расплакалась. Но Порта с улыбкой сказал ей:

— Успокойся, маленькая Мария, ты идешь под защиту тяжелой артиллерии. Поедешь в бронированном пуфф-пуфф до самой Франции. Это организует брат Флайшмана.

Мы бежали через бесконечные рельсы, несколько раз приходилось чуть ли не нести испуганных девушек, и наконец оказались возле громадного бронепоезда, чьи большие пушки угрожающе смотрели в небо. Брат Флайшмана уже все приготовил и даже выставил на охрану нескольких солдат. Пожимая руки девушкам, он мрачно улыбнулся.

— Влезайте побыстрей и не выглядывайте. Оставайтесь все время в койке; мы будем приносить все, что вам нужно. Размещайтесь на верхней — уж как сумеете. Но вот увидите, девочки, мы доставим вас домой в целости и сохранности.

Мы подсадили девушек в вагон и влезли сами посмотреть, где им придется располагаться. Они получили верхнюю койку в дальнем, самом недоступном конце стального вагона, заваленном грудой оружия и боеприпасов. Все трое поцеловали нас в губы. Порта назвал их своими голубками, поэтому они поцеловали его еще раз. Вскоре после этого громадный состав загромыхал, провожаемый нашими взглядами, на запад и скрылся. Доехали девушки до Франции или нет, я не знаю, но бронепоезд, во всяком случае, прибыл туда.

Брата Флайшмана через полтора месяца убил в Ле Мане французский партизан. Выстрелил ему в спину и забрал пистолет. Знай этот француз-патриот о тех трех девушках, такого бы ни в коем случае не произошло. Но это война. Лишенная всякого смысла!

В КОСТЕЛЕ

Наш эшелон все катил на восток, к громадным степям и диким, черным лесам России. Печка в нашем вагоне постоянно была раскалена докрасна, однако мы мерзли. Днем и ночью кутались в шинели, натягивали кепи на уши. Но как ни топили, как ни кутались, как ни жались друг к другу, все равно коченели от холода.

Уже под вечер в разгул метели мы приехали на станцию Пинск. В столовой Красного Креста нас досыта накормили бобами.

Старик разговорился с одной из медсестер, она посоветовала осмотреть замечательный старый костел за вокзалом. Показала его нам, и мы, не зная, чем еще заняться, засеменили по снегу к нему.

Костел оказался именно таким, как описывала медсестра, древним, благоухающим ладаном веков и очень красивым. В нем было много массивных архитектурных деталей, искусная резьба, великолепная позолота, католическая стройность, теплящиеся лампады, небольшие ниши с участливыми святыми, написанными простыми, яркими красками, розовой и лазурной; многие были тронуты желтизной, примитивны, как рисунки больших детей. По углам стояли столики под белыми пеленами, а центр представлял собой большое, огромное пространство, настолько высокое, чтобы души могли воспарять ввысь, к Небесному Отцу послушных детей Божьих, под ревностными, бдительными взглядами священников, кротких или суровых, неизменно терпеливых или вечно ожесточенных, аскетически худощавых или растолстевших и блудливых.

Порта находил, что глупо глазеть на костел в такую ледяную стужу; но потом увидел орган.

— Сейчас увидите, как я играю! — сказал он с восторженной улыбкой и сразу стал похож на предвкушающего радость ребенка.

Мы нашли лесенку, ведущую к мехам органа. Порта попросил двоих из нас покачать штуку, нагнетающую воздух в инструмент. Плутон обладал силой по меньшей мере трех человек и пошел качать меха один. Порта сел за большой орган и снова восторженно улыбнулся.

— Сейчас увидите, как играет Йозеф Порта!

Старик сидел на барьере, посасывая собственноручно изготовленную трубку, и тут вынул ее изо рта.

— Исполни ту вещь Баха, которую играл для меня в Югославии.

Порта не знал, какую он имеет в виду, и Кроха насвистал несколько тактов. То была «Токката и фуга»[21]. Когда Порта понял, что хочет послушать Старик, лицо его засияло. Он крикнул Плутону:

— Давай, действуй, старый галерный раб, и Йозеф Порта, Божией милостью обер-ефрейтор, покажет вам, как играет эту вещь.

Он сделал глубокий вдох, и с его лица исчезло радостное выражение. Впечатление было такое, словно он допил остатки несвежего пива, чтобы наполнить стакан благородным вином.

Порта начал играть. Казалось, он просто забавляется. Ноты влетали в костел, будто стаи птиц — и маленьких, щебечущих, и больших, со свистом рассекающих крыльями воздух. Когда Порта перестал, мы рассмеялись от восторга. Он закурил сигарету и уселся поудобнее. Старик толкнул меня локтем и, не сводя глаз с Порты, прошептал:

— Сейчас услышишь кое-что стоящее. Он уже разошелся.

Старик походил на радостного, гордого отца, сердце его полнилось чистой, искренней любовью к подлинному мастерству.

Порта не разочаровал его. Играл он превосходно. Сперва легко, небрежно касался пальцами клавиш; потом вдруг сам оказался зачарованным исполняемыми вещами — «Небеса славят вечную честь» Бетховена, затем «Спи, моя принцесса, спи» неизвестного автора, которую он играл с такой неописуемой нежностью, что на глазах у Старика и меня навернулись слезы. Мы ощущали глубокую, умилительную радость оттого, что в жизни все-таки очень много хорошего, и печаль из-за того, что наша судьба связана с мраком.