Легенда одной жизни - [5]
Леонора.
А то, что они устраивают первое публичное чтение произведений моего сына, сына Карла Франка? Вы хотите отделить этот вечер от нашего дома? Но ведь это в интересах Фридриха, чтобы мы считали его принадлежащим к традиции и показали, что он составляет часть отцовского наследия…
Бюрштейн.
Только не этим людям. Это не прежние друзья.
Леонора.
Я рассчитываю, что все друзья придут, и не хочу разочаровываться в этой надежде; покуда еще живы творения Карла, — а они будут жить в веках, — этот дом будет очагом, братством. Наш дом не из числа тех, которые сдаются в наем или пользование, — только внешняя форма его отчуждаема, а не то, что он означает собою. Нет, Бюрштейн, они все придут, все прежние друзья, в том числе и великий герцог. Я не малодушна, я научилась вместе с Карлом-Амадеем быть о людях лучшего мнения, чем вы: когда они чувствуют власть над собою, то становятся почтительны. Пусть придет сюда несколько зевак, пусть болтают и сравнивают, — безотчетно они почувствуют нечто живое, что не ушло вместе с этой жизнью, они почувствуют душу, которую Карл вложил в своего сына, как в свои творения и в свой дом. И она внушит им чинное поведение, которое им вовсе не свойственно, которое, быть может, они оставят, лишь только выйдут из дверей: но здесь, внутри, они будут ему подчинены.
Входит Иоган. Старческая, немного сгорбленная походка, голос тихий и почтительный. Он подает Бюрштейну визитную карточку. Тот передает ее Леоноре.
Леонора.
Доктор Клопфер? Кто это? Я его не знаю.
Бюрштейн.
Критик вечерней газеты и корреспондент нескольких иногородних изданий. Приличный и доброжелательный человек, небесполезный для Фридриха.
Леонора.
Так примите его! Я должна еще поглядеть, что Делает Кларисса. И, как я уже сказала, все остальное, расстановка стульев и порядок, в общих чертах, — как бывало. Постарайтесь только уговорить Фридриха, чтобы он хоть Гровика поблагодарил, если уж от всего остального уклоняется. Он ведь как невменяемый, и, право, это единственное, что мне сегодня вечером внушает неуверенность. Итак, я полагаюсь на вас.
Она уходит в соседнюю комнату. Бюрштейн, тем временем, сделал Иогану знак впустить посетителя.
Входит доктор Клопфер. Бесцветная, недифференцированная личность. Очень порывист и нервен в движениях и речи. Бюрштейн приветливо встречает его и жмет ему сердечно руку.
Клопфер.
Ах, это вы, милый Бюрштейн… Стало быть, вы меня примете… А я, в сущности, хотел бы видеть госпожу Франк или Фридриха… Жаль!.. Впрочем, так, может быть, лучше… С вами я могу говорить начистоту, без околичностей, и приберегу, таким образом, свой пафос для газеты… Итак, милый Бюрштейн, мне нужны подробности, даты, несколько анекдотов для сегоднешнего отчета… несколько красочных пятен… Я должен дать заметки в четыре иногородних издания, и каждое требует какой-нибудь новости… Вы видите, я говорю прямо: ведь вы, до известной степени, — из нашего цеха… Времени у нас обоих немного… И потому мне лучше всего задавать вам вопросы, по старому обыкновению, как при жизни Карла… Но затем я охотно переговорил бы еще с Фридрихом…
Бюрштейн.
Этого я бы вам не советовал, милый доктор: час уже поздний, он немного нервничает — репетиции, первый вечер… Лучше уж я вам все это сам расскажу…
Клопфер.
Итак, стенографический темп. Во-первых, устройство вечера. Чья идея? для кого? цель? намерение? внутренний смысл?
Бюрштейн.
Идея принадлежит графине Виттенберг. Прошу запомнить это, ибо фрау Леонора хотела бы дать понять, что это не интимный вечер, не собрание друзей в доме Франка. Княгиня пожелала как раз в этом помещении устроить, в пользу своих благотворительных учреждений, литературный вечер, посвященный произведениям Карла Франка. Фрау Леонора этому воспротивилась, находя, что шаблонный литературный вечер противоречит духу дома. Кстати сказать (это будет вам интересно), со дня смерти Карла-Амадея зал этот ни разу не открывали, даже когда приглашали самых близких друзей: вы ведь знаете, там он лежал в гробу…
Клопфер, записывая.
Прекрасно, очень хорошо… Дальше… Воспротивилась…
Бюрштейн.
С другой стороны, мы не хотели отказать в поддержке столь выдающемуся благотворительному делу… И я предложил, в виде исхода, устроить чтение одной поэмы Фридриха, она попалась мне случайно в руки, и он о моем предложении ничего не знал. Для него это должно было явиться сюрпризом. Княгиня пришла в восторг и тотчас же заручилась участием Гровика. Эта поэма…
Клопфер.
Простите, я вас прерву… Позвольте мне лучше задавать вам вопросы… Тогда все будет нагляднее. Итак, Фридрих об этом ничего не знал… Остановимся на Фридрихе… Знал ли Карл Франк что-нибудь из сочинений сына?
Бюрштейн.
Но ведь Фридриху было всего лишь тринадцать лет, когда…
Клопфер.
Конечно… да, да… Конечно… Но сколько же времени Фридрих пишет?..
Бюрштейн.
Этого мы, собственно говоря, сами не знаем… Мы только замечали в нем страстный интерес к произведениям отца с тех пор, как того не стало… Он знает в них всякую строку наизусть, все подробности их возникновения… Мы давно уже подозревали, что он пишет сам… Но ни одной строки он нам не показывал… сжигал все написанное… Я часто просил его дать нам свои опыты, хотя бы в запечатанном конверте, для семейного архива… Но мне его ни разу не удалось уговорить. У него странный, почти болезненный страх перед гласностью… даже перед самыми близкими друзьями… Еще три месяца тому назад я не знал ни одной его строчки…
Литературный шедевр Стефана Цвейга — роман «Нетерпение сердца» — превосходно экранизировался мэтром французского кино Эдуаром Молинаро.Однако даже очень удачной экранизации не удалось сравниться с силой и эмоциональностью истории о безнадежной, безумной любви парализованной юной красавицы Эдит фон Кекешфальва к молодому австрийскому офицеру Антону Гофмюллеру, способному сострадать ей, понимать ее, жалеть, но не ответить ей взаимностью…
Самобытный, сильный и искренний талант австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) давно завоевал признание и любовь читательской аудитории. Интерес к его лучшим произведениям с годами не ослабевает, а напротив, неуклонно растет, и это свидетельствует о том, что Цвейгу удалось внести свой, весьма значительный вклад в сложную и богатую художественными открытиями литературу XX века.
Всемирно известный австрийский писатель Стефан Цвейг (1881–1942) является замечательным новеллистом. В своих новеллах он улавливал и запечатлевал некоторые важные особенности современной ему жизни, и прежде всего разобщенности людей, которые почти не знают душевной близости. С большим мастерством он показывает страдания, внутренние переживания и чувства своих героев, которые они прячут от окружающих, словно тайну. Но, изображая сумрачную, овеянную печалью картину современного ему мира, писатель не отвергает его, — он верит, что милосердие человека к человеку может восторжествовать и облагородить жизнь.
Книга известного австрийского писателя Стефана Цвейга (1881-1942) «Мария Стюарт» принадлежит к числу так называемых «романтизированных биографий» - жанру, пользовавшемуся большим распространением в тридцатые годы, когда создавалось это жизнеописание шотландской королевы, и не утратившему популярности в наши дни.Если ясное и очевидное само себя объясняет, то загадка будит творческую мысль. Вот почему исторические личности и события, окутанные дымкой загадочности, ждут все нового осмысления и поэтического истолкования. Классическим, коронным примером того неистощимого очарования загадки, какое исходит порой от исторической проблемы, должна по праву считаться жизненная трагедия Марии Стюарт (1542-1587).Пожалуй, ни об одной женщине в истории не создана такая богатая литература - драмы, романы, биографии, дискуссии.
В новелле «Письмо незнакомки» Цвейг рассказывает о чистой и прекрасной женщине, всю жизнь преданно и самоотверженно любившей черствого себялюбца, который так и не понял, что он прошёл, как слепой, мимо великого чувства.Stefan Zweig. Brief einer Unbekannten. 1922.Перевод с немецкого Даниила Горфинкеля.
Роман «Призовая лошадь» известного чилийского писателя Фернандо Алегрии (род. в 1918 г.) рассказывает о злоключениях молодого чилийца, вынужденного покинуть родину и отправиться в Соединенные Штаты в поисках заработка. Яркое и красочное отражение получили в романе быт и нравы Сан-Франциско.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 — 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В девятый том Собрания сочинений вошли произведения, посвященные великим гуманистам XVI века, «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», «Совесть против насилия» и «Монтень», своеобразный гимн человеческому деянию — «Магеллан», а также повесть об одной исторической ошибке — «Америго».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В третий том вошли роман «Нетерпение сердца» и биографическая повесть «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой».
«Заплесневелый хлеб» — третье крупное произведение Нино Палумбо. Кроме уже знакомого читателю «Налогового инспектора», «Заплесневелому хлебу» предшествовал интересный роман «Газета». Примыкая в своей проблематике и в методе изображения действительности к роману «Газета» и еще больше к «Налоговому инспектору», «Заплесневелый хлеб» в то же время продолжает и развивает лучшие стороны и тенденции того и другого романа. Он — новый шаг в творчестве Палумбо. Творческие искания этого писателя направлены на историческое осознание той действительности, которая его окружает.
Во 2 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли повести «Низины», «Дзюрдзи», «Хам».