Легенда одной жизни - [14]
Иоган кивает головою.
Фридрих.
И ее нет… Она исчезла… со времени его кончины — исчезла… Отчего они все это скрывают?.. O, я чувствую, что они скрывают нечто большее… Они хотят что-то похоронить, убить, но я чувствую: оно живо… Тайна… и у них есть тайна… Открытые двери, прозрачные стены, но под порогом что-то схоронено… что-то отцовское, чего мне знать нельзя, что-то им принадлежащее, о чем я не должен подозревать… И она, эта женщина, к этому причастна… Фолькенгоф, Мария Фолькенгоф?..
Иоган.
Вы только ничего им не говорите…
Фридрих.
Нет, Иоган… Все скажется само собою… Как странно, что эта женщина приехала как раз сегодня, в день моего дебюта… У меня было такое ощущение, словно я вдруг услышал его голос, который звучал по-иному, и его образ…
Он останавливается перед портретом отца.
Удивительная вещь: с той минуты, как я знаю, что тут есть тайна, мне легче дышать. И я сразу все понял, лишь только увидел ее: она ко мне подошла, как если бы меня искала… Странно… странный день…
Бюрштейн поспешно входит, заикается.
Фридрих… великий герцог… он хочет с тобою говорить… прежде всего, он спросил о тебе… Умоляю тебя… не упрямься теперь… сделай мне одолжение, пойдем к нему вниз.
Фридрих, спокойно и весело.
Почему же мне к нему не пойти?.. С удовольствием.
Бюрштейн, опешив.
Да?.. Я только думал… Мы опасались… Ты был раньше так взволнован… Что случилось?
Фридрих.
Ах, мы волнуемся из-за пустяков, и пустяк же может нас, в свою очередь, успокоить… Да, я почти весел, милый Бюрштейн… Видите, бывают такие странные случайности…
Останавливается перед портретом отца.
Посмотрите… Тысячу раз проходил я мимо этого портрета, а сегодня в первый раз вижу, как вокруг его рта играет усмешка… еле заметная усмешка… какая бывает у тех, кто держит что-нибудь в секрете… и которую понимаешь только тогда, когда сам… сам умеешь так незаметно усмехаться… Видите, Бюрштейн, это я только что заметил, и это меня обрадовало. Итак, я готов! Пойдемте к великому герцогу.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
На следующий день, после обеда. Простая, узкая комната в семейном пансионе. На столе — ваза с большим букетом белых роз. В углу — полуоткрытый большой дорожный чемодан.
Мария Фолькенгоф лежит на диване и спит. Раздается стук в дверь, повторяется несколько раз и все настойчивее. Спящая постепенно пробуждается. Снова стук. Она встает.
Войдите!
Горничная.
Простите, сударыня, что помешала… Один господин ждет в коридоре и спрашивает, можете ли вы его принять.
Мария.
Я?.. я?.. Не ошибка ли это?.. Подождите-ка минутку, я еще не совсем очнулась… Кто он?
Горничная подает ей на подносе визитную карточку.
Ах, мой лорнет… где он… так я ничего не вижу.
Горничная передает ей лорнет, взяв его со стола.
Благодарю вас.
Глядит на карточку.
Бюрштейн?.. Доктор Герман Бюрштейн?.. Ах, вот что!.. Что ему понадобилось?.. Ну, что ж… просите войти… Подождите минуту — мне надо себя немного привести в порядок… Вот так, теперь можно.
Бюрштейн, входя в дверь, которую открыла перед ним девушка.
Прошу простить за беспокойство, сударыня… Доктор Бюрштейн!.. Я имел удовольствие вчера вам представиться… Я не помешал?
Мария.
Нет, нет… пожалуйста.
Бюрштейн смущенно кланяется. Наступает молчание, которое становится постепенно тягостным.
Мария.
Не присядете ли, господин доктор?
Бюрштейн.
Благодарю вас… очень благодарен.
Садится.
Вам, быть может, покажется смелым, что я без приглашения позволил себе явиться сюда… Я был… я не имел вчера возможности… мне было так невыразимо тягостно, что я вчера не мог сразу исполнить ваше желание… Я пришел только для того, чтобы это вам объяснить.
Мария, спокойно, но отнюдь но любезно.
Но ведь мне дали прекрасное место, лучшего я не могла и желать.
Бюрштейн.
Это… это меня очень радует… Я для того только и пришел… Я испытывал потребность заявить вам лично, что к этому… инциденту я совершенно непричастен… Мне хотелось бы, чтобы вы не заблуждались насчет моего отношения к нему… Нам было бы тягостно, если бы от этого вечера у вас сохранился какой-либо неприятный осадок…
Мария.
Простите, я вас прерву, господин доктор… Я не знаю, правильно ли понимаю вас. Говорите ли вы от себя, под влиянием собственных ощущений, или на вас возложено какое-нибудь поручение?..
Бюрштейн.
О нет… нисколько… Просто, у меня была потребность…
Мария.
Я спросила так потому, что вы сказали: «нам» было бы тягостно…
Бюрштейн.
Мы, видите ли… мы так объединены в этом доме известною общностью, традицией… Это, так сказать, вошло у нас, вследствие общности, в привычку… Простите, что я так неправильно выразился.
Мария.
Ах, вот как!.. Я, впрочем, иначе и не думала… Меня изумил бы другой ответ.
Бюрштейн молчит. Мария не приходит ему на помощь. Молчание снова становится тягостным.
Нет, именно это… именно это хотел я вам сказать, — что притти сюда было для меня личною, исключительно личною потребностью… Я ведь только вчера вечером узнал, слишком поздно узнал, кто вы.
Мария.
Простите, я вас еще раз прерву… Кто же я такая?
Бюрштейн.
Но, сударыня… Я не знаю, известно ли вам, в каких отношениях я был с покойным; я посвятил всю свою жизнь исследованию его творчества… ему, только ему… Я изучаю мельчайшие подробности его жизни, и всякий, кто был ему когда-либо близок, представляет собою для меня откровение. Само собой разумеется, что когда я услышал вчера о вашем приезде, то первым моим побуждением было вас разыскать… Наше появление — ведь это для меня событие, ни с чем несравнимое переживание.
Литературный шедевр Стефана Цвейга — роман «Нетерпение сердца» — превосходно экранизировался мэтром французского кино Эдуаром Молинаро.Однако даже очень удачной экранизации не удалось сравниться с силой и эмоциональностью истории о безнадежной, безумной любви парализованной юной красавицы Эдит фон Кекешфальва к молодому австрийскому офицеру Антону Гофмюллеру, способному сострадать ей, понимать ее, жалеть, но не ответить ей взаимностью…
Самобытный, сильный и искренний талант австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) давно завоевал признание и любовь читательской аудитории. Интерес к его лучшим произведениям с годами не ослабевает, а напротив, неуклонно растет, и это свидетельствует о том, что Цвейгу удалось внести свой, весьма значительный вклад в сложную и богатую художественными открытиями литературу XX века.
Всемирно известный австрийский писатель Стефан Цвейг (1881–1942) является замечательным новеллистом. В своих новеллах он улавливал и запечатлевал некоторые важные особенности современной ему жизни, и прежде всего разобщенности людей, которые почти не знают душевной близости. С большим мастерством он показывает страдания, внутренние переживания и чувства своих героев, которые они прячут от окружающих, словно тайну. Но, изображая сумрачную, овеянную печалью картину современного ему мира, писатель не отвергает его, — он верит, что милосердие человека к человеку может восторжествовать и облагородить жизнь.
Книга известного австрийского писателя Стефана Цвейга (1881-1942) «Мария Стюарт» принадлежит к числу так называемых «романтизированных биографий» - жанру, пользовавшемуся большим распространением в тридцатые годы, когда создавалось это жизнеописание шотландской королевы, и не утратившему популярности в наши дни.Если ясное и очевидное само себя объясняет, то загадка будит творческую мысль. Вот почему исторические личности и события, окутанные дымкой загадочности, ждут все нового осмысления и поэтического истолкования. Классическим, коронным примером того неистощимого очарования загадки, какое исходит порой от исторической проблемы, должна по праву считаться жизненная трагедия Марии Стюарт (1542-1587).Пожалуй, ни об одной женщине в истории не создана такая богатая литература - драмы, романы, биографии, дискуссии.
В новелле «Письмо незнакомки» Цвейг рассказывает о чистой и прекрасной женщине, всю жизнь преданно и самоотверженно любившей черствого себялюбца, который так и не понял, что он прошёл, как слепой, мимо великого чувства.Stefan Zweig. Brief einer Unbekannten. 1922.Перевод с немецкого Даниила Горфинкеля.
Хулио Кортасар (1914–1984) – классик не только аргентинской, но и мировой литературы XX столетия. В настоящий сборник вошли избранные рассказы писателя, созданные им более чем за тридцать лет. Большинство переводов публикуется впервые, в том числе и перевод пьесы «Цари».
В книгу вошли лучшие рассказы замечательного мастера этого жанра Йордана Йовкова (1880—1937). Цикл «Старопланинские легенды», построенный на материале народных песен и преданий, воскрешает прошлое болгарского народа. Для всего творчества Йовкова характерно своеобразное переплетение трезвого реализма с романтической приподнятостью.
«Много лет тому назад в Нью-Йорке в одном из домов, расположенных на улице Ван Бюрен в районе между Томккинс авеню и Трууп авеню, проживал человек с прекрасной, нежной душой. Его уже нет здесь теперь. Воспоминание о нем неразрывно связано с одной трагедией и с бесчестием…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881—1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В первый том вошел цикл новелл под общим названием «Цепь».
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.