Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак - [29]

— …Не хвастаясь, скажу: не ведаю иного страха, кроме божьего… А тут стало страшно. За чужие грехи погибнуть…

Помолчав, добавил:

— Вообще это варварство — убивать зверей, как на суше, так и на море.

— Это камешек в мой огород? — улыбнулся Фабиан, но, впрочем, тут же посерьезнел. — Да, я тоже убиваю. Китов. Но делаю это, как вы понимаете, не для забавы, а с той же целью, что и любой профессиональный охотник. Мой учитель Антти Нурдарен говорил: «Когда люди научатся каким-то иным путем получать все то, что мы сейчас берем от кита, промысел их прекратится…»

— Так же произойдет и с охотой на лесного и степного зверя, — подхватил Мирослав. — Мясо, конечно, трудно будет чем-то заменить, хотя лично я считаю, что без него вполне можно обходиться: я убежденный вегетарианец. Выход, по-моему, один: разводить домашний скот, а тайгу оставить в покое, пусть она живет по своим законам. В этом столетии — вряд ли, а в следующем, двадцатом, так и будет: люди станут ходить в тайгу без ружей, отдыхать, наслаждаться природой, любоваться ее красотами.

— Вы, Мирослав, идеалист! Даже сейчас, когда край так скудно заселен, люди не хотят слишком утруждать себя и потому берут из тайги что полегче и побыстрее. Что же будет, когда здесь плотность населения достигнет европейской? Браконьеров станет, соответственно, больше, и они изведут все живое в тайге, а ее самое вырубят под корень.

— А почему вы считаете, что наши потомки будут хуже нас? Нет, я убежден, они не будут варварски — петлями да ямами — истреблять оленей, уничтожать тигров, лицемерно утверждая, что они якобы опасны, а на самом деле из-за их шкуры, они не будут разлучать женьшень с тайгой, а будут выращивать его возле дома на грядках, они если срубят дерево, посадят три новых… Нет, люди будущего станут лучше, благороднее, человечнее нас. А как же иначе? Ведь и время будет иное, мир и справедливость воцарятся на земле, хищники будут только в животном мире, а цари останутся только в сказках…

— Вы рассуждаете как революционер.

— А я и есть революционер!

И в это время раздался возмущенный возглас:

— Значит, по-твоему, я жадюга?!

Увлеченные своей беседой, взрослые наконец заметили, что между их детьми назревает драка, и они поспешили вмешаться.

— Не успели познакомиться — уже ссоритесь? — укоризненно покачал головой Мирослав. — Ну, что не поделили?

— Клад! — ляпнул Сергунька.

— Неужто нашли? — удивился капитан Хук.

— Еще нет, но…

— Значит, делите шкуру неубитого медведя? Хороши!

— Он не хочет меня брать, говорит, что я маленький. Скажи ему, пап, что ты даже в море меня брал, китов ловить, а это не то, что какие-то сокровища искать!

— Это правда, — подтвердил Фабиан. — А насчет сокровищ… Послушай, Андрейка, я ведь и в самом деле пошутил тогда. Нет здесь никакого клада.

— А вот и есть! — Андрейка даже топнул ногой. — Хорошо, идемте все. Пусть и он идет, — кивнул на Сергуньку. — Сами увидите… Только вот отец не соглашается…

— Ладно, — смилостивился Мирослав. — Завтра праздник, все отдыхают… Пойдем, побродим по острову. Заодно проверю одно свое предположение… А сейчас погуляйте здесь, мы с капитаном ненадолго сходим в контору. Да смотрите больше не ссорьтесь. Андрейка, будь за хозяина, покажи гостю прииск.

Андрейке не нравился прииск, вернее, он интересовал его только первые несколько дней, а потом он невзлюбил его, ревнуя к нему отца. А когда что-то не любишь, то и рассказывать неохота.

— Вон шурфы, из них достают породу, а это вашгерд, здесь получают шлих, а уж из него золото… — безо всякого энтузиазма рассказывал Андрейка.

— Ну и объяснил! — хмыкнул Сергунька. — Ничего не понятно.

— Да ничего тут интересного нет. Чтобы получить вот такусенькую золотинку, надо перелопатить во-от такую кучу песка и камней! Ерунда, в общем. То ли дело клад! Вот откопаем пиратский сундучище с золотом и драгоценными каменьями, весь прииск ахнет!

Работы сворачивались. Мужики поднимались из забоев, бабы перестали качать насосы, подающие воду на вашгерды. Плюгавый и с виду злющий штейгер, кидая настороженные взгляды по сторонам, ссыпал намытое золото в железную кружку и удалился. Приискатели потянулись к конторе, за жалованьем.

Мальчики с жалостью смотрели на усталых рабочих, на их изможденные серые лица, на их ветхую лопотишку: рваные кафтаны, рубахи и пряденики[69], измазанные глиной. Костлявый сутулый мужик, до глаз заросший сизой щетиной, получив деньги, вздыхал:

— Эх-ма! Сколь не пересчитывай — не прибавляется!

Баба в сарафане из затрапезы[70] подхватила:

— Ишшо бы! Нам за золотник рупь восемь гривен плотит, а сам той золотник сдает в кассу по пяти Рублев! Вот и считай: три двадцать в карман кладет, каланча проклятая!

Андрейка сообразил, что речь идет об отце, и уже открыл рот, чтобы крикнуть, что это неправда, но сутулый мужик его опередил:

— Дура ты, Глафира! Нешто управляющий виноват? Он такой же наемный, как и мы. Это хозяин нас обкрадыват.

Баба завернула монеты в платок, сунула за пазуху и проворчала:

— Все они одним миром мазаны!

— Зря щуняешь[71], зря! Мирослав Янович хороший человек, душевный, штрафами не изводит, слово ласковое знает… И честный: окромя жалованья, ни копейки не берет. А вспомни, как до него было на приисках?..