Легенда о ретивом сердце - [18]

Толпа поравнялась с Илейкой, и он увидел в середине ее девушку с распущенными волосами и запрокинутой годовой. Девушка была впряжена в соху, за которой ковыляла старуха повещалка. Борозда жирной грязи пропадала во мраке. «Мор! Мор!» — только и разобрал Илейка из всего этого несусветного гама. Ненависть, отчаяние, лютая злоба владели людьми. Падали, поднимались, измазанные грязью, шли, подталкивая девушку. Илейка не мог опомниться, голова кружилась, звенело в ушах. Будто сквозь сон слышал: «Тут, тут! Выпрягайте!» Толпа остановилась, но шум нарастал. Сдвинулись плотнее у старого дуба, на котором висели два-три мокрых полотенца — дар богам. Снова вынырнул из-за туч месяц, словно спешил посмотреть, что же будет дальше. Никто не видел лица соседа, никто не видел ничего, все взоры приковала девушка.

— Вознесем! Вознесем! Пусть говорит с небом! — выкрикнул костлявый черный, что головня, смерд и схватил девушку.

Подскочили еще трое, и она поднялась над головами, легкая, как птица. Миг — и взовьется в небо.

— Бей, секи, руби человечью смерть!

— Сгинь, черная немочь!

— Запахали, запахали смертушку!

— Молись. Синегорка, — грозила скрюченным пальцем старуха, — прощайся!

— Прощайте, звездочки-огонечки, — заговорила вдруг звонким голосом та, задрожала.

— Кайся! Кайся!

— Разбойная девка! Степнячка! Нет твоего роду, не знаем, кто ты, откуда пришла!

— Морана[12] не ждет! Мор идет. Проси за нас, Синегорка! Боги ждут, а Морана не ждет, по пятам идет! Пощади нас и нашу скотину!

— Прощайте, лес и зеленый дол, быстрые реки и птицы, — проговорила девушка. — Несите, птицы, мою печаль.

— Что она? Зачем?! — невольно шумела толпа. — Какие птицы? Они спят, они не слышат…»

— Прощайте, травы степные. Прости, мать-земля! Не. возбранила ли я тебя? Простите, буйные ветры и вихри, может, и вас обругала или мыслью помыслила, — выкрикнула девушка и наклонила голову. — С кем еще? С кем?

Гневно сверкнули ее глаза, узкие, с косинкой, дурные глаза.

— С нами! С нами! — завопили осипшие в эту сырую ночь голоса. — У нас проси прощения!

Синегорка воздела руки:

— Нет вам прощения!

— Слышите, люди?! Прокляла нас ведунья. Мать у неё дивьего народа! Мор наслала, когда с непокрытой головой ходила! И в Рязани ее видели, и в Чернигове блукает по бездорожью, беспутная.

— На крутой горе высокой, — старалась перекричать всех старуха повещалка, — стоят котлы кипучие, возле тех котлов старцы старые. Сулят старцы животы долгие, на ту злую смерть кладут заклятье великое!

— За-а-клятье ве-е-ликое! — подхватили все.

— Вот она — оборотница! — увидела кошку красноногая, что гусыня, баба. — Пришла на ваших детушек! Ловите ее!

Перепуганная кошка метнулась на изгородь, оттуда на дерево. Толпа бросилась за ней так, что затрещала изгородь, стала раскачивать дерево.

Илейка будто очнулся, тревожно рванулось сердце, или это конь рванулся… У кого-то выпал из рук факел, зашипел в луже. Илейка схватил девушку за плечи, мгновенно перебросил ее через седло, поскакал во тьму, слыша за собой возгласы ужаса и проклятья, посылаемые вдогонку. Чувствовал пряный запах волос, видел искорки в глазах Синегорки и ждал — вот-вот споткнется конь. Но конь не споткнулся, вынес их в ложбину, стал кружить по кустарнику, никак не мог остановиться.

— Зачем умыкнул меня? — спросила девушка, не отрывая взгляда. — На беду все…

По ее груди скатывались дождевые капли. Не успел ответить. Она скользнула на землю, мелькнула змейкой, миг — и пропала во мраке.

— Возьми нас шантан! Абага тенгри![13] Хакан, хакан, тебя кличут, острые зубы, крепкие руки! Степной волк, хакан! Приди, хакан! Абага тенгри!

Жутью повеяло на Илейку от этого крика, будто волчица подала голос с кургана. На руках остался душный запах нагретой солнцем травы… Илейка почувствовал озноб во всем теле, слабость. Кое-как сдвинул коня с места, и тот тихо поплелся неизвестно куда. Дали светились зарницами, накрапывал дождь. Где-то за лесами глухо ворчал гром. Казалось, вот-вот появится она ~~ застынет зарница, и деревья поклонятся. Так ехал Илья около часа, когда впереди показалось человеческое жилье — небольшая полуземлянка, крытая тесом, с оконцем, заткнутым корою тополя. Рядом темнел сложенный из жердей сарай, запертый лыком. Опершись на копье, Илейка сполз с седла, спустился по ступенькам, постучал в дверь. Никто не отозвался. Стукнул посильнее. Дверь легко подалась. Вошел.

— Есть кто? — спросил, вглядываясь в темноту. Постоял немного, усилием воли поднялся к Буру, свел его в сарай, где тянуло промозглым сквозняком, и вернулся в жилище. Нащупав рукою покрытую шкурой лавку, улегся. Тут же сон сковал его веки.

Снилась родная изба в Карачарове, машущая ветками калина и детская зыбка. И он не знал, что так тихо раскачивается — калина за окном или он сам в зыбке той. Только было покойно и сладостно… Потом Илейка бежал, и свистели стрелы над головой. Трещали сучья под сапогами, ухало сердце. Еще мгновение — и враг настигнет его…

Илейка проснулся, но и наяву продолжало лезть в глаза несусветное: унылая мокрая глина, шершавый песок и лужи, лужи без конца. Поднялся, стащил с себя мокрую рубаху, но сапоги сиять не сумел, опять повалился па лавку, завернулся в шкуру. Без всякой связи вставали в памяти лица, какие-то странные деревья, отяжелевшие не то от плодов, не то от птиц; ярко светило жало копья и постепенно гасло. Потом пригрезилась Синегорка, но совсем другой, тихой и ласковой, как осеннее озеро, в котором не тонут желтые листья. Она была так близко!