Легенда о черном алмазе - [13]

Когда Емеля и Костя, бултыхаясь в воде на мелководье, вывели из кустов верболоза «Нырок», Анка немало подивилась странной посудине: то ли несуразный ящик, то ли верх пароконной брички… Зато имя «Нырок» было выведено на борту крупными буквами яркой голубой краской, а к нему еще и пририсован большой вопросительный знак.

Анка тут же спросила:

- Значит, вы, дедушка, не уверены, что это «нырок», если знак вопроса поставили?

Удерживая своего водоплавающего у берега, Макарыч пожурил Анку:

- Молоденькая, а не видишь? Присмотрись получше: разве вопросительному знаку положены клюв и хвост? Правда, они почти стерлись, но рассмотреть можно.

Хозяин странного корабля слов на ветер не бросал. Дальнейшее, как он обещал, действительно было интересно. Сначала его «Нырок» молодцом держался на воде: бойко отошел от берега, слушался весел, уверенно выплыл на речной простор. Но тут под тяжестью пассажиров стал медленно оседать. А на середине реки, уловив крутую струю течения, заартачился, задергался во все стороны, будто норовистый конь в неладной упряжи, и волна не промедлила - шумно плеснула через борт.

Анка пронзительно взвизгнула, но Макарыч успокаивающе поднял руку.

- Спокойно,- заговорил он ровным голосом, не обращая внимания на судороги своего «Нырка».- Позвольте, молодые люди, напомнить вам, что,если где-нибудь в океане корабль даст течь, и в трюмы прорывается забортная вода, моряки безжалостно выбрасывают любые, даже самые ценные грузы. Однако то в океане, а мы с вами на речке, и до берега - рукой подать. Прыгайте, мальчики, за борт и толкайте «Нырок» к берегу.

Емелька с Костей не заставили себя уговаривать: не раздеваясь, разом очутились в реке, а «Нырок» всплеснулся над зыбью, приподнял борта и, толкаемый под корму пловцами, уверенно двинулся к отмели, за которой под взгорком приветливо поблескивал стеклами окон бревенчатый дом, а чуть в стороне открывался другой, совсем малый домишко об одном окошке. Время шло к вечеру, и желтый, густой, весь в искрах закат уже окрашивал вершины верб и тополей текучей позолотой, струи быстрины становились огневыми, а тихие омуты под обрывами заполняла дымчатая синь.

Макарыч быстро и ловко выбрался на отмель, набросил с носа лодки на швартовый столбик недлинную цепь, подал Анке руку, помогая сойти с «Нырка», и, пока ребята барахтались у берега, отмывая черный, как деготь, болотный ил, отнес набор своих удочек в домишко-времянку.

- А между тем, приятели,- сказал он, возвращаясь к лодке,- мой сторож уже уснул. Чуть солнышко к закату - он к себе в каморку да на койку, и пусть даже пушки рядом громыхают - ему хоть бы что.

Анка насторожилась:

- Это какой же сторож? Не тот ли, что «ти-ти-ти»?

Макарыч горестно вздохнул:

- Пришлось приютить бездомного. Там, во времянке, два отделения: в одном рыболовные снасти, в другом Тит.

- Ну и сторож! - засмеялась Анка.- Сами говорите, что спит с вечера.

Митрофан Макарыч в раздумье засмотрелся на реку.

- А что поделаешь? Утратил, бедняга, после контузии речь и память и только знает свое «ти-ти-ти»… Люди добрые, спасибо им, кто одежонку даст, кто куском хлеба поделится, да и у меня он не в обиде.

Пока ребята мылись, хозяин, позванивая ключами, поднялся на крылечко и стал открывать дверь. Анка тихонько повернула за времянку и увидела в ее наречной стене окно. Чем привлекло ее то окно, чем заинтересовало, она и сама не смогла бы ответить, но ей захотелось заглянуть в жилище Тита Смехача.

От желтой зари заката в каморке было совсем светло, и Анка рассмотрела койку, на ней матрац и подушку, в уголке ящик, по видимому, заменявший стол… «А где же сторож? - удивилась Анка.- Ведь дедушка Митрофан уверен, что он спит».

Рама окна была двустворчатая. Анка чуть-чуть нажала на нее - и створки свободно раскрылись. Теперь стало видно, что дверь каморки взята изнутри на крючок. И девочка догадалась: Тит ушел из времянки через окно!

Она тихонько прикрыла створки и призадумалась. До чего же странный этот Тит! В каморке имеется дверь, а он выбирается через окошко да еще дверь перед уходом берет на крючок. Значит, не желает, чтобы дедушка Митрофан заглянул в каморку?.. Все это показалось Анке удивительным и непонятным, и она решила было рассказать ребятам о своих наблюдениях. Но тут же передумала. Словно воочию увидела, как недоверчиво усмехнется Емелька: «Что ты хочешь от слабоумного?» А Костик наверняка сказал бы: «Не выдумывай».

Когда она вошла в бревенчатый домик Митрофана Макарыча, там, в уютной горнице, ровно сияла на столе керосиновая лампа, в просторной печке уже разгорались дрова. Хозяин осторожно наливал из глиняного кувшина в стаканы молоко, а Емелька и Костик, чистенькие, причесанные, но в еще непросохших рубашонках, сидели рядышком на скамье у белой стены и, радуясь чистоте и уюту, игривому пламени в печке, улыбались. Она присела рядом с ними и тоже улыбнулась.

Краюху хлеба и стакан молока дедушка Митрофан первому подал Емельке. Тот встал, поклонился и, прежде чем есть, поцеловал краюшку. Этому его учили когда-то в детдоме. И Костик, и Анка тоже сначала поцеловали свои куски ржаного, пахнущего степью хлеба.