Леди в озере - [52]

Пятидесятидвухлетний репортер криминальной хроники – это феномен. В глаза остальные репортеры криминальной хроники называют меня «патриархом» и делают вид, будто восхищаются. А на самом деле пытаются переманить мои источники, считая, что смогут использовать их лучше. Но эти источники работают со мной именно потому, что я никуда не собираюсь уходить. Молодые ребята в два счета выдали бы кого-нибудь из них. Я неформально общаюсь с полицейскими, хожу на крестины их детей, на барбекю, проводимые Братским орденом полиции, наравне с копами покупаю на всех выпивку в барах, которые они предпочитают.

В полицейском управлении я чувствую себя счастливым. У меня всякий раз обрывается все внутри, когда приходится бывать в редакции, если не считать тех случаев, когда являюсь за зарплатным чеком или получаю деньги в счет служебных расходов. Это единственные основательные причины для моего появления в «Стар».

Мой отец работал в газете в Филадельфии, он был колумнистом, легендой. Джонни Диллер. Он был Джонатан, а я Джон, ошибка в свидетельстве о рождении, так что я не Джонатан-младший и никому не позволяю называть меня Джонни. Мне, само собой, хотелось заниматься тем же, чем занимался мой отец. Казалось, что это круто. Люди вели себя с ним так, будто он особенный, потому что его имя регулярно появлялось на первой полосе. Я попал в «Стар», потому что учился в Университете Джонса Хопкинса и редактировал тамошнюю газету «Бюллетень». Всегда полагал: когда-нибудь вернусь домой, в Филадельфию, как колумнист или там политический обозреватель.

Была только одна проблема – я не умел писать. То есть да, могу складывать предложения в нужном порядке, но утратил дар, который был когда-то. Не знаю, как объяснить. Система в газетах устроена так, что поначалу ты не должен ничего писать. Отправляешься на место преступления, находишь телефон-автомат, звонишь в редакцию и сообщаешь факты литобработчику. В вечерней газете у тебя нет времени вернуться в редакцию и сдать написанный материал. И ты выучиваешь расположение всех городских телефонов-автоматов, поскольку работать приходится из них.

Отправившись на первое убийство – это было на третий день работы, – я с превеликим тщанием написал статью в блокноте, полагая, что продиктую ее и таким образом избавлю обработчика от лишнего труда. Он устроил мне разнос. Я не экономлю его время, а зря растрачиваю его, заявил он, потому что моя писанина никуда не годится.

– Я скажу тебе, какая информация мне нужна и в каком порядке! – рявкнул он. И всякий раз, когда я пытался добавить немного колорита или деталь, которая казалась мне интересной, он говорил:

– Отвечай только на вопросы, которые я задаю, сынок.

Я подумал: покажу им. И начал по вечерам писать роман. Вложил всю душу в историю о парнишке, который рос в Филадельфии, в благополучном районе, но его тянуло в опасные, и там у него был друг. Что-то вроде классического сюжета – один парнишка становится священником, а другой преступником – только у меня один парень стал репортером, а другой копом, и в конце концов их интересы столкнулись. Репортер настаивает на том, чтобы опубликовать материал, обнародование которого пустило бы под откос расследование громкого убийства и дало бы убийце шанс остаться на свободе. А коп делает то, что он, по его мнению, должен сделать, и убивает убийцу, после чего его арестовывают.

Я считал, что крут.

Как-то вечером сидел за пишущей машинкой, читая то, что успел написать. Я выдавал по две страницы в день, и к середине года накопилось триста страниц, почти весь роман. Начал читать написанное, и меня поразили две вещи.

Во-первых, я возненавидел своего репортера. Все мои симпатии оказались на стороне копа, а не автобиографического персонажа.

А во-вторых, оказалось, что я не умею писать. И все тут.

Не поймите меня неправильно – это не было плохо. Просто не было хорошо. Клянусь, когда-то я писал хорошо. Исписывал блокноты стихами и рассказами, побеждал на литературных конкурсах в старшей школе и университете. Но «Стар» и этот литобработчик что-то сломали во мне, и я оказался не в силах все вернуть. Я чувствовал себя как бог языческого пантеона, которого лишили его силы и который в наказание вынужден скитаться по земле как простой смертный. Только в наказание за что? Пока я буду передавать свои материалы по телефону этому обработчику, мое умение писать так будет сходить на нет. Зашоренный взгляд «Стар» на то, какими должны быть материалы, губил мой стиль.

А если меня повысят, дадут свою тему – а я по-прежнему не смогу писать? Что тогда?

В эту минуту я вижу, как сижу за письменным столом в гостиной, моя молодая жена (тогда она была молода) давно ушла спать, рукава рубашки закатаны – и это все равно что смотреть на человека, который воображает, будто умеет летать, а потом проснется и обнаружит, что стоит на уступе над пропастью. Я оцепенел. Я не смог бы нажать на клавишу пишущей машинки, даже если бы к голове приставили пистолет. У меня случился писательский ступор. И продолжается и по сей день. Я не могу писать предложения, только слова. Я записываю факты в мой блокнот, но это всего лишь стенография. Вообще-то я умею стенографировать, именно поэтому мои записи так хороши, так точны, и к моим цитатам никогда не возникает вопросов. Никто никогда не обвинял меня в том, что я неправильно процитировал хотя бы одно слово. Когда все газеты освещают один и тот же сюжет и обнаруживается расхождение, касающееся какой-то цитаты или какого-то факта, у меня все отражено верно. За почти тридцать лет работы ни единого исправления. Вам известно, насколько это необычно?