Леди в озере - [49]

– Почему твоя мать так говорит?

– Как? – спросил Сэмми, мой дорогой мальчик.

– Как будто она одна из деревенщин в «Беверли-Хиллз»[74].

Это неправда, я говорю совсем не так. Мой тягучий западновиргинский выговор был вытеснен балтиморским, как у всех вокруг. Я говорю с тем же акцентом, что и Сэмми, довольно милым. Людям нравится мой голос. Тем, кто приходит ко мне поесть, нравлюсь я сама, их лица светлеют, когда я подхожу, чтобы принять заказ. Меня любят. И я, конечно же, не стану пытаться произнести «L’Air du Temps» перед какой-то там продавщицей просто затем, чтобы она могла посмеяться надо мной.

– Одеколон дешевле, – говорит она. – Но флакон у него не такой шикарный.

– Я бы не стала покупать духи ради флакона, – заверяю, чтобы она знала – я не деревенщина.

Но цена – это ж надо! Кто станет платить такие деньги, просто чтобы приятно пахнуть? Да с тем же успехом можно намазать за ушами ванильным экстрактом, и дело с концом.

Однако, вдохнув аромат духов, я уверяюсь, что это те самые, которыми пахло от женщины, обедавшей с мистером Би. И понимаю, что никогда не смогу позволить себе их купить, сколько бы миль я ни прошла по «Новому Орлеану», сколько бы новых посетителей ни спросило, глянув в меню: «Что, у вас нет гумбо?»[75] Я не менее красива, чем та женщина, или, во всяком случае, могла бы быть не менее красивой. И я уж точно выгляжу лучше, чем эта девица в парфюмерном отделе с ее острым носом, едва ли не упирающимся в потолок. У меня красивые ноги, хороший цвет лица. У меня прекрасный сын, и у нас все хорошо. Но я никогда не куплю себе флакон духов с изображением голубки на пробке, а у той женщины подобных флаконов, надо думать, много, и они стоят на одном из таких зеркальных подносов, на которых шикарные модницы держат свои духи.

– Боюсь, это не мой стиль, – говорю я. – У них слишком уж… фруктовый аромат.

Она улыбается, как будто ей удалось на чем-то подловить меня.

Я возвращаюсь домой, даю отдых ногам, пью пепси и смотрю по телевизору игровое шоу «Боулинг на доллары». Не знаю почему, но оно всегда поднимает мне настроение. Иногда хожу в гости к моим знакомым дамам, живущим по соседству. Сняв чулки, втираю в кожу ног кокосовое масло. У меня красивые ноги. Не рысью, а плавно. Из меня вышла бы хорошая официантка придорожного ресторана, где посетителей обслуживают прямо в автомобилях. Такие официантки передвигаются на роликовых коньках, но у нас в Мэриленде нет подобных заведений. Кажется, их много в Калифорнии, или где там еще погода чаще бывает хорошей, чем плохой.

В комнату входит Сэмми, ему четырнадцать, и он уже на четыре дюйма выше меня. И целует меня в щеку. На День матери он подарил мне духи с ароматом ландыша, которые купил в сетевой аптеке «Райт эйд», и знаете что? Это лучше, чем «Джой» или какой-нибудь флакон с ангелом на пробке. «L’Air du Temps»[76]. Что это вообще может значить? Надо будет спросить Сэмми. В школе он учится только на «отлично», даже по французскому. Уж кто-кто, а мой мальчик точно достигнет высот. Только он мне и нужен, он самое лучшее из всего, что у меня есть и что я когда-либо буду иметь.

Во время рекламы читаю «Стар». Клео Шервуд – это уже вчерашний день, сегодня о ней не пишут. Она как-то раз сказала мне, что станет знаменитой, и, пожалуй, так оно и есть в каком-то смысле. Она была знаменитой один день.

Мне бы следовало наклониться и сказать той дамочке:

– Я знала ее, знала Клео Шервуд. Задавайте мне ваши вопросы.

Это было бы нечто. Но нельзя показывать посетителям, что ты слышишь, о чем они говорят. Они считают, будто другим невдомек, о чем у них речь. Мне случалось обслуживать тайных любовников, парочки, которые расставались, мужчин, явно занимавшихся чем-то противозаконным. Я приношу еду, флиртую с постоянными клиентами, а относительно всего остального делаю вид, будто глуха и к тому же слепа.

Я движусь по вспученному линолеуму закусочной «Новый Орлеан», словно на коньках, у меня это получается лучше всех – никакой рыси, плавно-плавно.

Июнь 1966 года

Мистер Бауэр подвез Мэдди ко входу в помещение для прессы полицейского управления подобно не слишком заботливому родителю, впервые доставившему ребенка в детский сад. Довез до двери, но дальше предстояло действовать самой.

Даже редакция «Стар» с ее грязью и беспорядком казалась настоящим чертогом по сравнению с убогим, обшарпанным пресс-закутком полицейского управления. Все журналисты тут были мужчинами, хотя, по словам Джона Диллера, среди репортеров криминальной хроники имелась одна женщина, Филлис Баскетт из второй балтиморской вечерней газеты, «Лайт».

– А где она? – с некоторым недоверием спросила Мэдди.

– Наматывает круги по кольцевой, чтобы привести пробег в соответствие со счетом ее служебных расходов.

Мэдди подозревала, что ее разыгрывают, но все равно кивнула. Если эта женщина-репортер существует, понятно, почему она избегает подобной дыры. И это помещение, и вообще все здание были одним из самых мужских мест, в которых Мэдди когда-либо доводилось бывать, и притом не в хорошем смысле этого слова, в отличие от бара в ресторане Хаусснера (каким она его себе представляет, конечно; туда так и не пускают женщин, что странно для популярного ресторана, где даже нельзя заблаговременно заказать столик. Впрочем, очередь желающих всегда на квартал, так что бизнес и без того хлебный). Да, были женщины-полицейские, а еще секретарши и, возможно, эта самая Филлис Баскетт, но тут пахло мужчинами – их потом, табаком, бриолином и лосьоном после бритья. Притом дешевым.