Леди в озере - [40]

Прозвище мне дали другие дети, как обычно и бывает. Полагаю, некоторые люди выбирают их себе сами, но это грустно, не так ли? Мы проходили Древний Египет, и в учебнике было изображение Клеопатры в профиль. Один мальчик, считая, что он насмехается надо мной, сказал: «Миз Хендерсон, она похожа на Клео, которая вечно задирает нос». У меня красивый нос – то есть он был красивым. Прямой, тонкий, безупречной формы. Все равно что расхаживать по неблагополучным кварталам с бриллиантом в десять каратов, только таким, который никто не может отнять. И люди пытались заставить меня стыдиться его, делали вид, будто моя красота – это уродство, будто верх – это низ, будто черное – это белое. Но их насмешки не действовали, потому что не могли скрыть зависти. У меня были светлые глаза, красивые губы и скулы. Но красавицей меня делал именно нос. Никогда не была неуклюжим подростком, пусть это и отдает тщеславием. Может, было бы лучше, если бы это оказалось не так. Мужчины начали подкатываться ко мне слишком рано, когда мне было четырнадцать-пятнадцать, и когда мне исполнился двадцать один год, я уже устала отбиваться. Таким образом и родила двоих детей, так и не заимев мужей.

Вскоре я стала просто Клео, и все забыли про Юнетту, и никому не пришло в голову, что таким образом они избавили меня от подлинного имени – единственного уродства. Но я не задумывалась об этом до того дня, когда Милтон услышал, как двоюродный брат назвал меня Клео.

– Что ты будешь делать со своими деньгами, Клео? – спросил кузен Уокер.

Дело в том, что к нам в гости приехал дядя Бокс. Вообще-то он не наш дядя, и я не знаю, почему его называли Боксом, как не знаю, что случилось с ним потом. В то время мы знали одно – он то приезжал, то уезжал, и, когда приезжал, у нас случалось что-то вроде вечеринки, вечеринки без повода, то есть самой лучшей. Дети получали от него деньги, а отец сидел в углу мрачнее тучи. Он ненавидел вечеринки, веселье и вообще все, что свидетельствовало о том, что земная жизнь может быть приятной.

– Наверное, ирисок куплю, – ответила я.

– Клео? – спросил Милтон, когда я пододвинула к нему мои деньги. – Что за имя?

– Уменьшительное от Клеопатра, – сказала я. – Говорят, я похожа на нее.

Он засмеялся.

– Что? Какая-то тупая цветная малявка не может быть похожа на Клеопатру. Ничего глупее в жизни не слыхал. Она была царицей, а ты просто нищая черномазая.

Остальные дети начали смеяться надо мной, как будто их презрение Милтона не касалось. Я почувствовала себя осмеянной и одинокой. И, расплакавшись, выбежала из магазина, забыв и про конфеты, и про деньги.

– Девочка, почему ты плачешь? Заблудилась? Или тебя обидели у тебя дома?

Я подняла голову, закрывая рукой нос, свой красивый прямой нос, и стыдясь слез. Придется заплатить за эти слезы – одноклассники захотят увидеть их опять, захотят проверить, смогут ли они заставить меня плакать, как это сделал гадкий толстый Милтон Шварц. Я посмотрела и увидела лицо «Леди-законницы». Все в округе знали миз Уайт. Она работала в полиции, но была хорошей. Она не сажала людей в тюрьму, если те не напрашивались сами, но упаси тебя Бог пытаться пройти по улице с бутылкой спиртного в бумажном пакете, когда рядом была миз Уайт.

Униженная, я смогла рассказать ей свою беду только с грехом пополам, но она каким-то образом сумела уловить каждую деталь.

– Некоторые ученые считают, что Клеопатра была нубийкой[69], – сказала она. – А теперь давай вернемся в магазин и заберем назад твои деньги.

Она сопроводила меня, и я получила и конфеты, и деньги, что ошеломило меня. Может, это и есть правосудие, может, таков закон? И Милтон обязан отдать мне конфеты задаром, потому что он попытался что-то у меня отобрать? Если кто-то попытался причинить тебе зло, не значит ли это, что он должен тебе? Кто должен тебе, Мэдди Шварц, и кому должна ты сама?

Как бы там ни было, в возрасте шести лет я пообещала себе: чего никто никогда не отнимет у меня, так это мое достоинство. Но обещания, которые ты даешь себе в детстве и юности, выполнять нелегко, как ты убедилась и сама, Мэдди Шварц. Впрочем, двадцать лет достоинство оставалось при мне. Я не плакала ни из-за одного мужчины, даже из-за тех, которые бросили меня с двумя маленькими мальчиками на руках, так и не женившись. Ходила с высоко поднятой головой, даже когда приходилось носить обноски из церковного ящика для пожертвованных вещей. Я была Клеопатрой, нубийской царицей, скрывающейся от врагов.

А затем встретила мужчину, того самого царя, которого хотела всегда, и это стало моим концом.

После моей смерти прошло пять месяцев, почти шесть. Вода в озере становилась теплее. Крошечные существа грызли то, что осталось от моей одежды. В полдень сумрак пронизывали лучи света, но они не доходили до меня. Каким-то образом то, что стало мною, тот не считающийся с другими неспокойный огрызок плоти, который заменил мое красивое тело – он сдвинулся с места и то ли заблокировал, то ли разомкнул какой-то провод. И как-то вечером мужчина, идущий на встречу у террариума, заметил, что освещение фонтана не горит. Во всяком случае, я полагаю, что он шел именно к террариуму. Что это был кто-то, имеющий тайную жизнь, тот, у кого в тот час бешено билось сердце и все чувства были обострены. Все в округе знали, какого рода мужчины ошиваются у террариума по вечерам. Рыбак рыбака видит издалека. Мужчина, имеющий тайную жизнь, смог почуять тайну в сердце чего-то обыкновенного, почувствовать, что освещение в фонтане выключилось неспроста. Он написал письмо в «Службу помощи» и спросил, как можно было допустить, чтобы красивые огни, освещавшие фонтан, погасли. Он послал меня к тебе, а ты послала к фонтану человека, проплывшего на веслах по озеру, похожему на реку у кромки ада в мифах.