Лед и вода, вода и лед - [51]

Снаружи — обычное пятничное лондонское утро в начале декабря, утро совершенно такого же дня, как все другие дни, когда она бывала тут, сразу после того, как списалась на берег, или перед тем, как опять записаться на борт, и, однако, все стало другим. Она наконец сообразила, в чем дело. Мода. Когда она была в Лондоне в последний раз — когда, кстати? — девушки еще делали начес и носили высокие каблуки и колыхающиеся жесткие юбки. Теперь в городе не найдешь ни одной такой девушки. У всех прямые волосы, низкие каблуки и короткие пальто. Очень короткие. Некоторые едва прикрывают нижний край трусов.

Элси окинула взглядом собственное отражение в одной из витрин. Не слишком ли она старомодна в своем старом пальто? Сразу и не поймешь. Возможно. С другой стороны, не так уж она молода, и нет такого закона, чтобы женщина, чей возраст приближается к сорока, строго следовала моде. Лучше позволить себе быть солидной теткой, не то рискуешь получить свою долю насмешек, адресованных женщинам, — мысль широким кругом обходит слово «пожилым», не такая уж Элси и старая, — которые молодятся. Хотя, в сущности, это все равно. Насмехаться могут и над теткой. Насмехаться могут надо всем и по любому поводу. Если ты не мужик, конечно. Тогда достаточно влезть в тот наряд, который тебе предписывает общество. В костюм и котелок, если ты рожден ревизором или чиновником. В куртку и свитер, если ты матрос или простой работяга. На ум приходит старая портовая шутка: «Как называется ливерпулец в костюме? — Обвиняемый».

Элси опустила глаза, но совсем прогнать улыбку не сумела. Та словно только и ждала, пока Элси не подымет глаза и не увидит девушку-подростка, направляющуюся прямиком к ней, девушку с большими накрашенными глазами, в белых ажурных колготках, поехавших широкой стрелкой, и в ядовито-розовом пальто, всего на несколько сантиметров длиннее обычной куртки и с налетом зимней грязи на обшлагах. Девушка напоминала тряпичную куклу, донельзя замусоленную любимую куклу, которую шестилетняя хозяйка нарядила в самое лучшее, что нашла. Непослушная улыбка выползла на лицо Элси. И вот их глаза встретились, в какое-то мгновение они увидели друг друга, а увидев, не поняли. Рот девушки приоткрылся, она с явной обидой отвела взгляд, словно застыдившись, и, ускорив шаг, прошла мимо. Улыбка Элси погасла, в какую-то секунду захотелось повернуться и броситься за девушкой — догнать, схватить за руку и сказать, что совсем не то имела в виду. Совершенно не то! Но, естественно, Элси никуда бежать не стала. Только сунула руки в карманы пальто и пожала плечами, словно там, на них, лежала вина и словно таким образом ее можно сбросить на землю. Что, естественно, не удалось. Как не удавалось никогда.

Вот наконец показалась Трафальгарская площадь, Элси стояла у перехода и в ожидании зеленого света смотрела на другую сторону. На площади было необычно пустынно — не считая, разумеется, стаи голубей у памятника Нельсону, — по серому асфальту двигалось лишь несколько десятков людей. Возможно, туристы. И среди них — одинокий англичанин, направляющийся на работу. Или к зубному. Или к любовнице, которая…

— Come on, luv,[18] — произнес мужчина у нее за спиной. Она подняла глаза и, увидев зеленый свет, устремилась вперед, на площадь. Не то чтобы она знала, что ей там делать. Что вообще делать с достопримечательностями, кроме того, чтобы стоять и смотреть на них? Пока проходит время, пока секунды и минуты, тикая, проносятся мимо, покуда ты приближаешься к краю могилы и великому забвению.

Она передернула плечами, встряхнулась. Глупость, просто верх глупости — думать вот так. Она ведь собиралась прогуляться, или как? Ей ведь больше всего не хватало именно прогулок там, в море? Не важно, сколько кругов она нарезала по палубе, все равно это не то, что прогулка по суше и тем более прогулка по Лондону в сторону Трафальгарской площади.

— Excuse us, miss, — внезапно послышался голос. — Could you?[19]

За спиной у нее стояла девушка, протягивая фотоаппарат — юная женщина с темными волосами и белозубой улыбкой, а рядом с ней стояла точно такая же. Полная копия. У них даже пробор был одинаковый и одинаковые старомодные куртки и юбки в складку. Совершенно ясно, что они не лондонки. Туристки из Италии или Испании, судя по медальонам с изображениями святых на шеях у обеих. И близнецы. Определенно однояйцевые.

Она улыбнулась в ответ. Конечно. Девушки положили руки друг другу на плечи и улыбнулись в камеру. И пока Элси поднимала фотоаппарат и подносила его к глазам, ее обожгло тоской. Когда-то и у меня…

Когда она повернула назад, начался дождь, мелкий и грязный лондонский дождь, проникающий под каждый волос на голове, — скоро он совсем испортит ее прическу. Машинально она поднесла руку к вороту и стала нашаривать пальцами несуществующий шарф, потом поспешно глянула на часы и решила. Чашка кофе. В следующий миг она увидела вывеску. Tea Room.[20] Элси улыбнулась про себя. Словно она сама вызвала ее силой мысли.

Она села за столик у окна и расстегнула пальто, огляделась. В помещении, кроме нее, практически никого не было. В глубине сидели за столиком две пожилые дамы и вели негромкую беседу; если не считать их, было совершенно пусто. На улице за окном дождь припустил сильнее, прохожие неслись почти бегом, женщина в полиэтиленовой косынке, мужчина с зонтиком, мальчишка, поднявший воротник куртки, но не застегнувший ее. Сколько же на свете народу! И каждый из них — главный персонаж своей собственной истории, полной собственных слов и воспоминаний, а еще уверенности, наполовину вытесненной в подсознание: все это однажды будет уничтожено, прекратится, перестанет быть. Город продолжит жить, универмаги будут каждое утро открывать свои двери, кафе будут работать, газеты выходить, деньги — менять владельца, одежда — шиться, чтобы потом ее износили и выкинули, но каждый из тех, кто создает эту жизнь, движется к смерти. Никто ее не избегнет.