Лебединое озеро - [57]

«Не нужно мне мальчиков! — загорячился успокоившийся было Сергей. — Мне говорят: двух девушек бери за двадцать долларов. Зачем мне двух? Давай, говорю, мне одну, за десять долларов. Нет и всё, бери двух за двадцать! Тоже, черти, обманывают.»

«А ты крест снимал, говоришь… Ха-ха-ха!» — новый взрыв веселья.

«Крест я всегда снимал, на тумбочку клал. И что тут смешного? Я молодой был. В глупости жизнь видел. Это потом я в церковь пришёл. И мог священником стать. Отец Никодим в девяносто девятом году предлагал рукоположить. Я отказался. У каждого свой путь к богу. Как кто выберет. Я свой выбрал», — Серёгу уже не слушали, а он всё что-то пояснял, не в силах остановиться…

Оставив Серёгу и монастырские устремления, Борцов вернулся к Галееву, перебирая новые, закружившие отдохнувшую голову картинки. Теперь это были картинки-предвидения череды новых заседаний коллегии. Странным образом из людей на них был один Галеев. На первой картинке старик, дожидаясь заседателей, сидел у дверей светлой комнаты, смирно сложив руки на коленки. На второй он стоял перед пустым судейским столом, подсовывая отсутствующим патентоведам свои новые дополнения. На третьей называл авторов изобретения мошенниками, выкладывая в пустоту слова жившего в третьем веке до нашей эры Аристотеля: «Человек без нравственных устоев оказывается существом самым нечестивым, диким и низменным». На четвёртой — подходил к пустому месту ответчиков и поворачивался к нему правым ухом, пытаясь расслышать невысказанное. А на пятой картинке и Галеева не осталось, а было одно открытое место, вроде того берега, откуда приплыл Борцов, только совершенно безлюдное и со словно застигнутыми нежданно ранними морозами деревьями. Обрезанные голые тополя. Высокие белые берёзы с неуспевшими опасть маленькими жёлтыми-прежёлтыми листочками. И ничего не понимающий в местной природе дикий южный финик, скрутивший свои листики в мятые грязно-зелёные трубочки…

Стремительные думы в голове Борцова нанизывались одна к другой, словно чётки, и все их он старательно перебирал, со всё увеличивающейся скоростью, пока у него не перехватило дыхание. Сладкая горечь осознания того, что любезная его сердцу правда-истина совсем близко, вот-вот раскроет свои крылья, разогревала кровь, заставляла часто биться сердце, гнала мурашки по коже — всё, как в моменты озарения, которыми Александр отсчитывал свою жизнь. Тело его полнилось энергией от рождавшихся созвучий с окружающим миром, звало в неведомую даль.

С противоположного зелёного берега, правее нарядной белой часовни, смотревшей в сумрачное небо позолоченным куполом-луковицей, и правее грунтовой дороги, плавным изгибом поднимающейся от воды на высокий берег, из-за раскидистых деревьев, закрывающих школьный стадион, раздались звуки громкоговорителя. Людей приглашали на праздничный концерт под открытым небом.

Десантников на том берегу собралось маловато; Борцов бы даже сказал — неприлично мало для дня Воздушно-десантных войск сравнительно с прошлыми годами.

Не видно было и привычно больших в этот праздник шумных компаний. По аллее от часовни до стадиона и обратно, мимо белых берёзок и скамеечек, прогуливались по двое, по трое, вчетвером. В самой большой компании, разбавленной женщинами, он насчитал семь человек. И всё равно, сравнительно с пустынным песчаным берегом, на котором стоял Борцов, там было людно, а его теперь потянуло к людям.

Развернувшаяся на стадионе полупрофессиональная музыкальная группа отрабатывала лирически-героический репертуар. Ведущий концерта общался с публикой и кого-то пытался завести, что ему, похоже, плохо удавалось — значит, и там, за деревьями, людей было не много.

Вот уже для разогрева в ход пошла известная «Синева», но и она, видимо, не завела публику — зато подстегнула Борцова, внутренний жар и желание двигаться которого ещё не прошли.

Саша спустился к реке, разделся, зашёл в воду, оказавшуюся тёплой, как и подсказывал её цвет и запах, и поплыл к людям, подгребая под себя руками и энергично отталкиваясь ногами. Пока плыл через реку, смотрел по приближающимся деревьям, как его сносит течением, и слушал, как сменившая группу певичка выводит уже звучавшее на свой манер: «Расплескалась синева, расплескалась, По тельняшкам разлилась, по беретам, Даже в сердце синева затерялась, Разлилась своим заманчивым цветом.»

Выйдя на берег, Борцов минутку постоял, с удовольствием ощущая напрягшиеся мышцы своего тела и упругость продышавшейся в воде кожи, и показался самому себе крепким мужчиной, не хуже гулявших десантников. Чтобы посмотреть на них поближе, он поднялся по грунтовой дороге до деревьев, откуда была видна и ведущая к часовне прогулочная аллея со скамеечками — слева, и гремящий музыкой стадион — справа.

Ближнюю к нему скамейку занимали два добротно одетых «по гражданке» сорокалетних мужика, устроившихся возле начатой пузатой бутылки виски, гранёных стеклянных стаканчиков и пластиковой тарелки с нарезанным жёлтым лимоном. Они серьёзно разговаривали, смотря в сторону реки, мимо Борцова, не обращая никакого внимания на одинокого мужика в плавках.