Лебединая песня - [4]

Шрифт
Интервал

И пурпур, и виссон; венцы – краса кудрей,
Финифть, слоновья кость; духи из-за морей,
Ритоны пирные, лекифы и амфоры.
В восторге юноши. Но их наставник нем.
Один не тронут он ни блеском диадем,
Ни прелестью камей, ни тонкотканой тогой.
И вдруг: «Я – изумлен!» – О, наконец! – Но чем?..
И досказал мудрец: «Я поражен, как много
Здесь собрано вещей, не нужных мне совсем…»
XXVII.
НА ЧУЖБИНЕ
На Родине я был ее природной частью,
Я ощущал ее единою с собой,
В ней находил себя, дыша ее судьбой,
И радостно любил душой, привыкшей к счастью.
Теперь изгнанник я. Кругом, маня к участью,
Чужая жизнь кипит обильем и борьбой.
Но я, соблазнам чужд, к Отчизне рвусь с мольбой,
Лишь к ней одной горю израненною страстью.
Я не пою о ней в кругу других певцов,
Я за нее молюсь и жду ее гонцов, –
О смерти вне Руси и мысли не приемлю.
Как чудо, грянет зов к возврату беглецов:
Я буду целовать в слезах родную землю,
Обласкан воздухом страны моих отцов.
1922
XXVIII.
В ЧАСЫ БЕССОННЫЕ
Нет, – не идет перо. Томлюсь, борясь с дремотой,
Но только дразнит сон с злорадностью врага…
Ни сна, ни грез живых… А ночь еще долга,
Чуть движет маятник минуты с неохотой.
Есть в полночи теперь неласковое что-то,
Она, скупясь, дарит созвучий жемчуга…
О, Русь далекая! Там, в юности блага
Была бессонница над творческой работой.
Тогда я счастлив был, беспечный и ничей,
Сокровищем надежд богаче богачей,
В часы бессонные не дрогли зябко плечи.
Уютно пел сверчок, домашний домрачей,
И под приветный треск старинной жаркой печи
Звенел внезапный стих смелей и горячей.
XXIX.
ОБЛАКА
Лелеет благостно пучин небесных влага
Жемчужные кряжи плавучих островов.
Там невод не ходил на хищный свой улов,
Там ни один корабль не нес цветного флага.
Там нет борьбы за власть, за жизненные блага,
За призрак праздных прав, за целость берегов…
Там – человека нет. И мир так свеж и нов
В садах блаженного, как рай, архипелага.
О, если б отряхнуть земную тяготу,
Умчаться к облакам – в простор и высоту…
Уж слишком горестно и больно здесь внизу мне..
Быть может, там покой и счастье обрету…
Тем обольстительней стремленья, чем безумней…
Не сам ли Бог мне дал крылатую мечту?!.
XXX.
ЦЕРКВИ
Священник молится в тиши благого часа
Об единеньи всех, о мирных временах,
О страждущей Руси, о всех ее сынах…
И плачут дисканты, и скорбны вздохи баса…
Навис кадильный дым; огни иконостаса
Мерцают призрачно в его густых волнах;
Печаль лампад живит иконы на стенах…
И смущена душа под кротким Ликом Спаса.
Тогда-то чуется призыв издалека:
«Придите все ко Мне, чья ноша здесь тяжка,
И бремя легкое вас научу подъять Я».
Благословляет мир простертая рука
С кровавой язвою безвинного распятья…
И ясен жизни смысл… И сладостна тоска…
XXXI.
ПОДМАСТЕРЬЕ
Певца-мечтателя в изгнаньи рок-насильник
Бессмысленно связал с заводским верстаком…
Тугой металл гудит под тяжким молотком,
И целый день визжит назойливый напильник.
На сердце залегла тоска, как червь-могильник;
Усталость… Духота… Чуть вспыхнув огоньком,
Бессильно никнет мысль. Затеплившись тайком,
Вмиг замирает песнь, как гаснущий светильник.
Мы знаем: пот лица – возмездие греха…
Нет смысла в ропоте… Душа в тоске тиха…
Но пред самим собой бесцельно лицемерье.
Какая глупая и злая чепуха,
Что погибает здесь, как жалкий подмастерье,
Он, мастер русского певучего стиха.
1931
XXXII.
ПАРКИ
Всю ночь бессонница, тоска и лихорадка…
Растет безликий страх. И трех зловещих прях
Мерещатся черты в густых ночных тенях
В часы бездонного духовного упадка…
Они за мной следят… Зачем?.. Или разгадка
Всех непостижных тайн так близко при дверях?
О, как знобит опять… Чьи там шаги в сенях?
Не задувайте свет!.. Пусть теплится лампадка.
Постой, помедли, Смерть! Еще утаено
Немало радостей в грядущем, и оно
Для жажды жизненной их держит, как заложниц.
Я жить, я жить хочу! Озноб трясет… Темно…
И к сердцу холод льнет незримых глазу ножниц…
Чуть вьется жизни нить… Жужжит веретено.
XXXIII.
ДВА СЛЕПЦА
Московский князь не спит. Лампады у божницы
Трепещут ласково в тесовом терему;
Уют и мир кругом. А он в немую тьму
Испуганно вперил незрячие зеницы.
Ужасно в тишине. То скрипнут половицы,
То крик подавленный причудится ему…
И в бездне темноты, как в зыблемом дыму,
Пред ним всплывают вновь кровавые глазницы.
Для блага земского решил он братский спор
Злодейством в черный день. И Божий суд был скор:
Он сам был ослеплен… Не дрогнул нож наемный.
«За око – око, брат!» – змеясь, шипит укор,
И мечется в тоске, без сна Василий Темный…
И жжет, неумолим. Косого мертвый взор.
XXXIV.
ПЕСЕНКА
Да, выпадают дни… Пылает гнев горючий,
Обиды горечь жжет… На сердце тяжело…
И вдруг, как от луча граненое стекло,
В нем просияет мрак от радостных созвучий.
И верит им душа. Сомнений тают тучи,
Спокойно входит мысль в прозрачное русло.
Как праздник – будний день! Не солнце ль вновь взошло?
Как радостен теперь в душе разлив певучий.
И песенка без слов, затихнув вдалеке,
Не гибнет, как круги от всплеска на реке, –
К престолу Божьему пред ней пути прямые…
Так молится пчела, жужжащая в цветке,
И, думается, так поют глухонемые,
Не одинокие в их замкнутой тоске.
XXXV.
ВЕСЫ
Давно все взвешено на золотых весах…
Не может пошатнуть ничто их коромысла –
Ни воля гордая, ни гороскопов числа,

Еще от автора Георгий Владимирович Голохвастов
Стихотворения и сонеты

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Любовный хлеб

Эдна Сент-Винсент Миллей (1892–1950) — первая поэтесса, получившая Пулитцеровскую премию; одна из самых знаменитых поэтов США XX века. Классическая по форме (преимущественно, сонеты), глубокая и необыкновенно смелая по содержанию, любовная и философская лирика Э. Миллей завоевала ей славу уже при жизни.Переводы из Эдны Сент-Винсент Миллей на русский язык немногочисленны. Наиболее удачными были переложения Михаила Зенкевича и Маргариты Алигер.Мария Редькина много лет переводит стихи Миллей. Её работу высоко оценили А. Штейнберг и А. Ревич, чьи семинары она посещала.


Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов (1882–1963) — автор многочисленных стихотворений (прежде всего — в жанре полусонета) и грандиозной поэмы «Гибель Атлантиды» (1938). Чрезвычайно богатое, насыщенное яркими оккультными красками мистическое ощущение допотопной эпохи, визионерски пережитое поэтом, кажется, подводит к пределу творчества в изображении древней жизни атлантов. Современники Голохвастова сравнивали его произведение с лучшими европейскими образцами эпического жанра: «Божественной комедией» Данте, «Освобожденным Иерусалимом» Тассо, «Потерянным Раем» Мильтона.


Рекомендуем почитать
Молчаливый полет

В книге с максимально возможной на сегодняшний день полнотой представлено оригинальное поэтическое наследие Марка Ариевича Тарловского (1902–1952), одного из самых виртуозных русских поэтов XX века, ученика Э. Багрицкого и Г. Шенгели. Выпустив первый сборник стихотворений в 1928, за год до начала ужесточения литературной цензуры, Тарловский в 1930-е гг. вынужден был полностью переключиться на поэтический перевод, в основном с «языков народов СССР», в результате чего был практически забыт как оригинальный поэт.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Зазвездный зов

Творчество Григория Яковлевича Ширмана (1898–1956), очень ярко заявившего о себе в середине 1920-х гг., осталось не понято и не принято современниками. Талантливый поэт, мастер сонета, Ширман уже в конце 1920-х выпал из литературы почти на 60 лет. В настоящем издании полностью переиздаются поэтические сборники Ширмана, впервые публикуется анонсировавшийся, но так и не вышедший при жизни автора сборник «Апокрифы», а также избранные стихотворения 1940–1950-х гг.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.