ЛЧК - [34]

Утром двадцатого взял паспорт, разрешение на жительство, еще какие-то бумажки, свое запрещение, зашел к Антону и пошли. У входа в кабинет собрались все жители, весь подъезд. Первым вызвали Бляса. Он вышел минут через десять, ухмыляясь, — разрешили вместо двух свиней держать пять, а главное — не утвердили свиной налог в пользу Гертруды — председателя… плати овощами, как все… Гертруда, по его словам, стал синим от бешенства, но сказать ничего не посмел — решил важный чиновник, спорить с которым он побоялся.

— Ой, смотри, Рома, — покачала головой Мария, — припомнит он тебе…

Бляс дернул плечом — «испугался рыжего, как же…»

Затем вызвали Ларису, мучили долго, все допытывались, кому продает картины, не допытавшись, — продавать запретили, предупреждали о котах и отпустили наконец. Следующего, Антона, ругали за подвалы — «в ужасном состоянии», обязали еженедельно сообщать о динамике закотированности и обещали премию за каждый процент снижения. Проект тотальной борьбы с котами путем накачивания в подземные коридоры речной воды был давным-давно утвержден, но потом вдруг выяснилось, что сначала будет заполняться подземное озеро, которое ниже, а для его восстановления понадобится вся речная вода в течение десяти лет… и мероприятие пока отложили, хотя и признали грандиозным и соответствующим духу времени…

Мария с Анной прошли легко, Гертруда молчал как убитый, да и не к чему было придраться. А вот с Аугустом кропотливо разбирались — не совсем ведь наш человек, правда, заключенный-то он наш и ссыльный — тоже наш, так что все-таки больше наш, чем чужой… Крылова тоже держали долго, и вышел он, бледен как мел, руки тряслись и ничего толком сказать не мог. Оказывается, раскусили его временное разрешение и выдали взамен такое постоянное запрещение, которое никаких лазеек не оставляло. Какой-то историк изложил новейшую историю в столь уничтожающем свете, что всю историю запретили до полного разбирательства этого дела… Потом вызвали меня.

В кабинете сидел Анемподист, Гертруда и какой-то малый с усиками, в темных очках — приезжий начальник, он и вел заседание. Гертруда взял мои бумажки, протянул приезжему:

— Лечили товарища, теперь на поселении, писать запрещено, но в остальном права имеет…

— А вы что скажете? — важный чиновник повернулся к Анемподисту.

— Правила выполняет, здоровье поправил свое, пенсионер, — тот отвечает и очень доброжелательно смотрит на меня… — ждем постановления — кто-то должен за погодой следить, хорошо бы его пристроить…

— Записи о погоде?.. Что ж, у нас большие перемены, думаю, это возможно. Вот пленум в октябре, он и решит.

Разрешение писать начиналось с первой ступени — записей об изменениях погоды и климата, вторая ступень — рассказы о домашних животных — давалась после первой.

— Значит, так и решим, — говорит тип с усиками, — в октябре… А с остальными документами сами разберитесь, теперь у нас самостоятельность на местах.

На этом проверка кончилась. Нет, был еще один момент.

— А как у вас отношения с котами? — спросил меня добродушный приезжий человек.

— У него нет котов, — быстро ответил Анемподист. Гертруда что-то хотел сказать, но передумал.

По дороге обратно мы встретили Колю — он мчался в жэк, штанины развевались как флаги. Вернулся он только на следующее утро, летел с четвертого до второго и так врезался в дверь квартиры Бляса, что серьезно повредил ее.

— Отработаешь, — коротко сказал Бляс, и Коля притих — отработать придется.

Чайные разговоры

На следующий день заглянул Аугуст — «приглашаем к нам в субботу». Он побежал в подвал — дела, но тут же пришел Антон. Мы сели пить чай и говорили, как ужасно для нашего историка это запрещение, ведь для него, кроме истории, никакой другой жизни нет…

— И он так верил, что кошкисты заняты котами… — Антон вздохнул.

— Хотел верить.

Антон спросил:

— Лариса расстраивается из-за Васи, что вы об этом думаете?

Я подумал — «не довольно ли Ларисе вас?..» — и ответил:

— Кот — вольный зверь, и жизнь у него своя…

Он кивнул:

— Представляете, иногда я завидую им. Все не получилось; сначала наука — пустое, совершенно фантастическое занятие… перевертыши, как сухой зуд чужие слова… и люди — мелькали, мелькали, все отбивался, отбивался… Потом это ранение… за что?.. что я им сделал…

Он ушел, а мы с Феликсом вышли на балкон. Желтизна пошла на убыль просвечивают ветки четким рисунком на слабо-голубом фоне. Больше в поля никто не ходит, в саду какое-то движение, наверное, Бляс собирает листья в большие мешки. Вот он всегда знает, что делать. Овраг кажется черней, чем летом, и перечеркивает ломаной линией небо… Да, вот скоро конец, а что было, зачем было — ничего не понял, не знаешь… Уже прохладно. Мы вернулись в дом, зажгли свет. Может, снова чайку, друг Филя? Жаль, что коты не пьют чай, им бы очень это шло. Рыбки бы тебе, да где ее взять, странный «дядя» снова куда-то исчез. Мария защищает его — помнит с детства, а это очень сильный аргумент, не так ли? Многих ли мы помним с детства… и где они?.. Будет ли Крылов у Марии? Историка не интересует ни день, ни ночь, ни люди, ни звери, ни травы, ни небо — так, чуть-чуть, в меру необходимости. Он поглощен странной игрой — создает свой вариант того, что было, но забыто, ищет решения уравнений для прошлого, подставив в них какие-то знаки из настоящего. Знаешь, Филя, в этом что-то есть, может быть, не хуже перевертышей…