Лазурное море - изумрудная луна - [26]

Когда его пальцы замерли на невидимой для него карте, он смог расслышать, как тяжело вздохнули люди, окружившие со всех сторон его невысокую фигуру, и как угнетающая тишина, балдахином скорби окутала всю праздничную атмосферу, скомкав, как лист белой бумаги с кровью зараженного холерой. Дрожащими пальцами его послушник храма снял повязку с голубых глаз, и тогда мальчик отнял руку от карты, мысленно вырисовывая каждую букву распахнувшихся образов замшелых и покошенных от сырости построек Квартала милосердия. Один из старейших и самых грязных кварталов города, где жили люди из самых низших слоев населения, куда съезжались торговцы, продавая черную кровь полуночных отпрысков и серебряный наркотик. Средь загрязненных мансард, где всегда был слышен высокий и пронзительный плач тех, кто умирал в приходских домах, доживая последние дни от пагубных лихорадок или напущенной недругом скверны, витал запах гнойников и язв, свернутой крови и зловоний нечистот, рвоты. Анаиэль не изменился в лице, и не дрогнуло его сердце, когда он смог осознать причину всеобщей угрюмости. Плохой знак для выходца из достопочтимой семьи, на протяжении многих столетий прислуживающих при Дворе Императора. Его прадед надевал традиционный свадебный наряд из алого шелка, длинной пурпурной пеленой, сходящейся на половицах, расшитых золотыми нитями и яшмой на плечи покойной Императрицы. Его отец занимал важный пост в Совете, а старший брат, которому в прошлом месяце минуло семнадцать весен, стал одним из лучших в воинском гарнизоне, и многие прочили ему место одного из командующих гарнизонов по достижении двадцати лет. Фамилию де Иссои всегда чтили, уважали и боялись, и как только новость о том, что младший сын семьи в День Толкования пройдется вдоль нечестивых улиц, а шелковые белесые полотнища, по которым будут ступать его оголенные стопы, потемнеют от грязи, скверны и слез, впитавшихся в каменные мостовые, разнесется по всему Сиону, как пожар, пожирающий соломенные крыши. Он не сможет пройтись вдоль аллеи раскосых померанцевых деревьев с распустившимися белыми полными бутонами и вдыхать сладкий аромат кораллово-розовых лепестков олеандра, не услышит звон падающих на выложенные чистейшими мраморными плитами, отражающими голубое небо, золотых пиастров, обжигающих блеском глаза. Он не увидит великолепия высоких ордерных аркад, окаймленных витражами из лунного камня, где ярко-медовый янтарь полного лунного диска вливался в заводи синеющих озер, как и оплетающие постройки и колонны лозы красных роз. Таких же красных и огненных, как малиновый закат перед дождливым утром последующего дня.

Анаиэль поднял глаза на стоявшего рядом с отцом старшего брата. Внешне оба брата отличались друг от друга, и все же в лицах обоих проглядывались единые черты. Смоль волос старшего была темнее сумрачной ночи, глаза же были оттенка расплавленного золота, кожа сияла темной медью. К своему совершеннолетию Илон де Иссои достиг небывалой рослости в сравнении с его ровесниками, он был высок и подтянут, а через плотный материал черной туники проступали рельефные мускулы. Он был сдержан и молчалив, и больше походил серьезностью на отца, нежели на их покойную мать, скончавшуюся после тяжелых родов второго сына по речам благородных мастеров, занимающихся воспитанием и обучением наукам и молвой в людской среди прислуги. У него была удивительная прямая осанка, и каждый контур точеного красивого лица отливал благодушием и мужеством. Илон предпочитал точные науки и тактику, и многие отмечали высокую развитость способностей в высокой математике, быстрому усвоению инородных наречий. Старший брат прекрасно изъяснялся на нескольких славянских наречиях, тогда как читать предпочитал древнекитайские тексты, а его общий язык звучал богаче и ярче родного диалекта. Он всегда почитал богов, отдавая должное коренным обычаям каждого племени и древнего рода, и ни разу его честь не была запятнана непристойностью порока или безнравственного поведения, к которому склонялись многие из дородных чад высоких чиновников. Даже в самые тяжелые дни, которые переживала Империя, сражаясь за граничащие земли с Британией, старший брат оставался хладнокровен и рассудителен, принимая ответственные решения и помогая стоящим по старшинству в звании, находясь в самых опасных регионах среди простых солдат. И Анаиэль во многом мечтал походить на родного брата. Его увлекало восхищение и гордость, испытываемые Илоном за Родину, его искреннее упорство в совершенствовании и приобретении новых знаний, непосильный и нескончаемый труд. Он никогда не предпринимал случайных и поспешных решений, и в каждое действие молодой дворянин вкладывал всего себя. Им гордился весь Сион, и в день толкования судьбы люди выходили с золотыми чашами, полные до краев сладкой мирабели, красного винограда, сочащегося холодным соком и темного крупного изюма, инжира и фиников, открывали бочонки старого игристого белого вина, и раздавали детям в серебряных пиалах варенья из айвы.

Даже сейчас он сохранял спокойствие, которого так не хватало жрецам и собравшимся эмиссарам, подчиняющимся главенствующей ветви семьи, чьи лица пересекла гримаса отчаяния, и тень отвращения легла под поблекшими глазами. Разбились хрустальные фужеры, когда одна из служанок прикрыла руками уродливо раскрывшийся рот, выронив серебряный поднос, и со слезами опустилась на колени, оплакивая несчастный жест судьбы, а Анаиэль заворожено следил за потоком драгоценных рубиновых капель, разливающимися багровыми реками, вышедшими за берега во время бурного половодья, и бьющегося стекла, разметавшегося по половицам. Мальчик мог расслышать, как натянулась кожа толстых пальцев на руках, усыпанных золотыми кольцами, как бросилась кровь на расплющенные толстые щеки, как вздулись вены на шеях мужчин, и как сползали капли пота по вискам разрумянившихся лиц, как проходил густой поток дыхания сквозь стиснутые зубы. Илон стоял возле высоких арочных окон с раскрытыми бархатными красными занавесами, и со сложенными на груди руками, наблюдал за торжественным ритуалом, и лишь кроткий вздох и наклон головы мог говорить о его разочаровании, которого впрочем, не скрывал отец. Руки его безудержно тряслись, даже когда мужчина стиснул их в кулаки, пытаясь остановить в себе вырывающийся гнев. Тогда Анаиэль впервые увидел злость в глазах горячо любимого отца, ярость, отравляющую сердце, и, прочитав в расколотых грезах небес ненависть к себе, горящую в прозрачно-голубой синеве, пристыжено опустил голову, и плечи его поникли, как под сокрушительной тяжестью. Но боль не длилась долго, хотя она раздробила колени. Взгляд его прояснился и отвердел, плечи расправились, а движения были уверенными и действенными, хоть кончики пальцев его окоченели. Он сложил праздничные ленты, смазав их собственной кровью, и когда пламя с деревянной палочки, вырезанной из ветвей грецкого дерева, перебралось на белый атлас, удерживал расшитую жемчугом ткань, пока та не стала черным пеплом над золотым чаном с освященной водой. Крупные жемчужины, срывались с обожженных и растерзанных пламенем нитей, падая белыми гроздьями в стеклянный омут. И когда зазеркалье поглощало бусины, опадающие в самый центр дна, украшенного арабской резьбой и огибающими звезды каллиграфическими надписями, Анаиэль сложил вместе ладони рук, прижимая кончики указательных пальцев к губам, и медленно, но лаконично возобновил чтение молитвенных воздаяний небесному престолу. Голос его лился плавным и нежным стихом, ударения были правильными, дыхание ровным, и многие бы позавидовали столь юному отроку в чтении и изречении поэмы благословения, которые произносил каждый высокорожденный по прохождении ритуала очищения. В присутствии всех близких единокровных родственников, он склонился к образу Януса, и на голову ему легла, вышитое крупными изумрудными камнями облачение жреца. Анаиэль покорно приложил обе руки к сердцу, признаваясь все своих прегрешениях, и самых терзаемых сердце помыслах, грязных и недостойных мыслях, а в завершении признал клятву на жизни.