Лазарев. И Антарктида, и Наварин - [166]

Следующей весной Лазарев с эскадрой принимал в Керчи на корабли десант войск генерала Раевского. В свободные минуты гостил у Раевского на берегу, а тот у него на «Силистрии».

Удивляла простота Раевского в обращении с офицерами и нижними чинами. Лазарев слышал, что царь уже отстранял генерала от командования полком за сношение с нижними чинами из числа участников «дела 14 декабря». Да и сам Раевский сидел в то время под арестом.

В присутствии Лазарева правитель канцелярии, прапорщик, называл генерала по имени. На недоуменный вопрос Лазарева генерал ответил простодушно, с улыбкой:

— Сей молодой человек, Антонович Платон, из студентов Московского университета. Они там пытались нечто образовать, — Раевский сделал гримасу, приглушил голос, — наподобие тайного общества. Сунгуров у них был предводителем. — Раевский вздохнул, прикрыл глаза. — Да что могут сдвинуть пятеро студентов. Разослали их всех по этапам да в солдаты отдали. Однако я Платона вызволил. Умнейшая голова…

Гостил часто у Раевского, друга многих лицеистов, и приятель юности Федор Матюшкин. При первой же встрече помянули Пушкина, вспомнили Вольховского.

— Он нынче у Адлера квартирует, все тебя, Матюшко, в гости зовет.

— Знаю, писал мне об этом в Севастополь. Да и я там бывал прошлой осенью, но море штормило, принимал больных и раненых, потом отписал ему.

Раевский вдруг встрепенулся, что-то вспомнил, позвал адъютанта:

— Бегом в сводный батальон, подполковнику Данзасу без промедления быть у меня.

Изумленный Матюшкин вертел головой, посматривал то на генерала, то вслед выбежавшему адъютанту.

— Каким образом Константин здесь?

— Служба, милый Федор, не дружба. К примеру, прошлым годом у Шапсухо поручик Лермонтов ходил с флотскими офицерами брать на абордаж турецкую шхуну с оружием.

Встреча с Данзасом была в радость и в печаль. Раевский давно уже знал до тонкости рассказанную Данзасом историю последних недель жизни Пушкина, дуэль и кончину их общего друга. Жадно ловил подробности последних часов жизни поэта, у постели которого безотлучно находился верный товарищ по Лицею.

На руке Данзаса Матюшкин с удивлением заметил кольцо.

Когда выпили вина, разговорились, он спросил, что за причуды.

— Сие кольцо — печальный знак навеки для меня. Александр в последние часы перед кончиной надел мне на руку со слезами…

Из Керчи эскадра Лазарева с десантом направилась в Туапсе, потом высаживала десант у Шапсухо, Цемеса.

В следующую кампанию десанты следовали один за другим у Субаши, Псезуапе. Но в феврале 1840 года мюриды захватили форты у Псезуапе и Туапсе. Погибло около тысячи солдат, сотни больных и раненых попали в плен.

Весной 1840 года эскадра опять готовилась к высадке десантов в этих местах, чтобы отбить их у черкесов, но Лазарев пришел к твердому убеждению пагубности войны против горцев. «Письмецо твое едва только меня застало, — сообщал он Шестакову в апреле, — потому что 21 отправляюсь на флот, и опять к черкесам, с которыми дела завязываются весьма серьезные, по причине всеобщего их восстания! Давно бы они покорились, и была бы мировая, если бы не разные приятели наши, которые их поджигают. Война эта многого нам стоит, особенно людьми как от пуль в непроходимых горах и лесах, так и от климата. Весьма бы желательно, чтобы распря эта кончилась».

Прискорбно, когда военачальники руководят сражениями, понимая их бесцельность. Но, оказывается, у Лазарева были единомышленники.

Десант флот принимал в Феодосии. При первой же встрече Раевский рассказал Лазареву о своих размышлениях по поводу войны с горцами, о письме царю.

— Мною в феврале отправлена государю записка о политическом состоянии на кавказском берегу. Я подробно высказал свои взгляды на мудреный клубок всех связей и отношений многих горских племен и неправильность наших действий, которые осложняют дело.

Лазареву нравилась его непосредственность и безбоязненность суждений, отличные от петербургских.

— В чем же вы находите наши ошибки?

— Главная ошибка, милейший наш предводитель Михаил Петрович, что мы стремимся одними лишь пушками привести к покорности горцев. Тем разжигаем большую ненависть к нам, льем воду на мельницу турок и англичан.

— Что же ваши предложения государю?

— Я убежден в пользе миролюбивой системы, надобна мирная торговля с горцами, среди них немало склоняются к пользе торговли с нами. Я сам проверял эту систему, и она имела успех.

Доводы Раевского были основательны и убедительны.

— Что же государь ответил вам?

— Я получил внешнее одобрение моим предложениям, но на деле ничего нет. Только что я получил предписание генерала Граббе прекратить с горцами все мирные и торговые сношения. — Раевский устало усмехнулся. — Откровенно, Михайло Петрович, все больше убеждаюсь в бесполезности моих усилий и в неприязни государя. Начинаю подумывать об отставке. Мой знакомец Вольховский еще прошлой весной вышел в отставку по такой же причине.

Лазарев вздохнул, внимательно посмотрел на собеседника.

— Как говорится, вольному воля, любезный Николай Николаевич. Будь я на вашем месте, наверное, поступил бы так же. Но я не волен. — Лазарев развел руками, широкая улыбка осветила его лицо. — Расстаться с кораблями и морем для меня смерти подобно. А кроме того, за моими плечами ноша велика — весь южный фланг России. Черноморье от Одессы до Поти, родной Севастополь. Оберегать их надобно надежно от неприятелей. Что касается государя, милейший Николай Николаевич, то, между нами говоря, я ему многим обязан. Однако я Николая на Россию никогда не променяю…