Лазарев. И Антарктида, и Наварин - [164]

— Чем вам греки насолили, ваше превосходительство? — недовольно сказал Воронцов.

Но Лазарев не сдавался и вскоре сообщил Меншикову о встрече с царем, попросил князя помочь: «Ваша светлость сделает величайшее для Севастополя благодеяние, ежели примет в сем участие и обратит полугреческий Крым (в особенности Севастополь) в страну русскую».

Быть может, несколько категорично взывает Лазарев, но, видимо, в самом деле не одному ему здорово насолили.

После встречи с царем Лазарев спешил в Николаев. Весной, в мае, он стал отцом, появился первенец — дочь Татьяна.

Кампания 1836 года заканчивалась, поутихли страсти англичан и французов у Дарданелл, корабли начали разоружаться. К Лазареву обратился Матюшкин. Его «Браилов» стоял на стапелях, готовый к спуску.

Вечером в каюте адмирала он увидел раскрытую книгу. Лазарев показал ее переплет.

— Для отдыха и наслаждения в свободную минуту «Камчаткой» Крашенинникова увлекаюсь. Не хуже пушкинских поэм читается. Поневоле те чудные края манить начинают.

Лазарев затронул чувствительную струну командира «Браилова»:

— Откровенно, мое сердце наполовину здесь, на кораблях, а другая там, на Севере. — Матюшкин слегка вздохнул и перешел на официальный тон: — Ваше превосходительство, позволения прошу взять отпуск а Петербург, у нас, по традиции, девятнадцатого октября нынче юбилейная двадцать пятая по счету встреча лицеистов. «Браилов» на днях сойдет со стапелей, а после этого мне убыть дозвольте, быть может, успею.

Лазарев, обычно всегда сосредоточенный, в заботах, радушно посмотрел на командира «Браилова»:

— Ну что ж, товарищество юных лет дело святое, по себе знаю. Добро, поезжайте после спуска фрегата. Только, чур, не забудьте все оформить как положено, рапортом на один-два месяца. А то попадетесь в столице на глаза жандармскому офицеру, хлопот не оберемся.

Заботы с новопостроенным кораблем задержали, к лицейской годовщине Матюшкин опоздал и добрался в Петербург только в начале ноября. Но с Пушкиным все-таки встретился в день рождения «лицейского старосты», Михаила Яковлева, у него на квартире в доме у Екатерининского канала.

Пока ждали Пушкина, Яковлев рассказал Матюшкину о юбилейной встрече:

— Собралось нас одиннадцать человек, как всегда, было шампанское, шумно, но не так весело. В пятом часу пришел Пушкин, извинился, но вид у него был встревоженный и задумчивый. Потом он, после очередного тоста, как-то сбросил с себя печаль, захотел прочитать что-то новое. Все стихли, он развернул бумагу и начал прекрасной строфой: «Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался. И тесною сидели мы толпой».

Затем он вдруг замолк, слезы покатились из глаз, положил бумагу на стол и сел в углу на диван. Мы его не тревожили, но сам он был расстроен чем-то сильно…

День этот запал в память Матюшкина на всю жизнь, поистине роковой день — их встреча с Пушкиным оказалась последней. Из гостей у Яковлева никого не было, кроме Матюшкина и князя Эристова, недавнего приятеля поэта.

После обеда, когда принялись за шампанское, Пушкин вдруг вынул письмо и протянул друзьям:

— Посмотрите, какую мерзость я получил!

Это была очередная сплетня о его жене. Сведущий в этих делах Яковлев, директор типографии «его величества канцелярии», рассмотрев внимательно подметное письмо, заметил, что оно написано на бумаге иностранной и, видимо, принадлежит какому-либо посольству. Кстати, на конверте высокая пошлина проставлена.

Расставались грустно.

Матюшкин немного задержался, и, когда остались вдвоем, Яковлев открыл ему подноготную травли Пушкина, грязной клеветы и инсинуации вокруг имени его жены.

— Дело это давнее. Главные ядовитые стрелы в Александра летят от министра Уварова, из осиного гнезда, салонов графинь Нессельроде и Белосельской. Ныне замешана честь Пушкина. Поручик Дантес, французский эмигрант, в открытую волочится за красавицей женой Александра, Натальей. Беды не миновать. Прошел слух, что Пушкин вызвал на дуэль оскорбителя. Ты не знаешь Пушкина. Для него превыше всего достоинство и честь.

Все это поведал Лазареву Матюшкин, возвратившись через месяц в Севастополь. Тогда еще никто не предполагал, что дни Пушкина сочтены…

Февраль следующего, 1837 года в Крыму выдался холодный, морозило.

Лазарев приехал в Севастополь посмотреть за ходом работ в Адмиралтействе. Над Корабельной бухтой парило, и корабли на рейде будто плавали в облаках. Команда фрегата «Браилов» готовилась к корабельному празднику — годовщине закладки корабля. Рано утром в каюту командира без стука ворвался его товарищ, командир «Невы» Панафидин.

— Пушкин убит! — крикнул он.

Ничего не понимающий, ошеломленный Матюшкин как во сне читал письмо брата Панафидина…

Час спустя борт «Браилова» окутался пороховым дымом. По приказанию Матюшкина над бухтами, безлюдными холмами и улицами Севастополя, оповещая жителей, прокатился грохот прощального салюта…

Встревоженные офицеры и матросы кораблей на рейде выбежали на верхнюю палубу. Правый борт фрегата «Браилов», стоявшего на якоре против Южной бухты, окутал пороховой дым.

«Что за чертовщина, — подумал смотревший в подзорную трубу Лазарев. Он держал флаг на «Силистрии». — Сигналов никаких, на палубах все спокойно».