Лавина - [43]

— Буран нагонит, придется неделю на месте сидеть да лапу сосать. Сентябрь на носу.

— Очень даже просто, — подхватил Паша. — Обледенеют скалы, еще снежком присыплет. Что неделя — две просидим.

— А прогноз? Воронов же узнавал прогноз.

— Когда он бывает правильным? — саркастически заметил Сергей.

— Прогноз в целом благоприятный, — гудит Воронов из спального мешка.

Паша делает попытку развеселить компанию:

— Хьюстонское бюро погоды в Штатах, казалось бы, точнейшие прогнозы должно давать, метеоспутники у них, компьютеры; а фермерская корова точнее. Устроили официальный подсчет оправдавшихся прогнозов, и буренка победила. Со счетом 19 : 8.

— Откуда у тебя подобные сведения? — Воронов из спального мешка.

— Прессу надо читать, нашу и зарубежную, — парирует Паша.

И опять лишь посвистывания ветра тревожат тишину. Слабеют. Тишина обостряется дыханием товарищей, шорохами. Паша что-то снова зашевелился. Жора Бардошин, он между Вороновым и Пашей, задышал, засопел ровно, уснул. Воронова не слышно. Он как и Регина: никогда не знаешь, спит или бодрствует… На чем ни пытается сосредоточить свои мысли Сергей, оборачивается на то же. И вот уже разные подлые истории лезут в голову, и не на что опереться. Хочет думать о Воронове — и как Регина защищала своего кузена, превознося его порядочность, его стремление соблюсти все правила чести. Перескакивает мыслями на Пашу… Слегка покровительственное отношение к Паше, стремление выгородить бьются, борются в нем и не могут одержать верх (и то сказать, не так уж много знает он о сложной, путаной истории Пашиной любви). Все только в черном цвете, все только жалкая, недостойная игра.

А снаружи, за тонкими палаточными стенками, ветер усиливался, бил, и ударял, и кружил, и дергал палатку, и кажется, самые скалы, на которых они примостились, и весь мир вокруг неслись куда-то в странном, хаотичном, безжалостном стремлении, в котором не было ни смысла, ни цели.

…Или это чудится ему, а на самом деле тяжелое забытье? Мчатся, догоняя, страшные и чем-то неуловимым (он остро ощущает это) нерасторжимо связанные с ним мерзкие чудовища — он боится взглянуть на них и, напрягая силы, чувствуя, как его руки, ноги наливаются непомерной тяжестью, старается вырваться; они, на минуту отступив, меняя облик (он не видит, но с мучительной точностью знает об этом, ибо чудовища эти порождены им, отражение его мыслей, которым он не хочет поддаться и которые исподволь преследуют его), вот подбираются снова, теперь уже со всех сторон забирая его в плотное кольцо, и душат с воем, с улюлюканьем.

В ужасе, с остановившимся сердцем он открывает глаза и понимает, что он в палатке и рядом Паша, как всегда чуть постанывая, неровно дышит во сне. И ветер. Ветер — куда там при начале ночи! Ветер рвет ткань палатки, свищет, воет…

Сергей осторожно, стараясь не разбудить Пашу, отстегнул снизу полотнище, высунулся наружу, кстати котелки забрать и примус, чтобы не сдуло. Бледный краешек луны сиротливо летел в черном небе и пропадал среди сталкивающихся, сокрушающих друг друга светлых и черных туч.

Неужели он ни к чему? Его жизнь, его упрямая неудовлетворенность и редкие крохи удач ничего не значат, не в состоянии ничего изменить, ни на что повлиять? Не нужен. И прежде всего Регине! Сергей лежал, тщетно призывая облегчение, может быть, помощь — чью, он даже не задумывался. Более того, если бы помощь явилась, любая, он в своей гордости отверг бы ее с негодованием, но это было бы потом.

И опять: бороться за Регину? Но как? Отстаивать свое? Но чем? Или же, пусть невозможно, но хотя бы предположить, что сумел смирить негодование и ненависть, сумел обуздать себя, и что же тогда? Радоваться просто тому, что она есть на свете?..

Так час за часом в духоте плотно застегнутой палатки, во мраке, потому что луны давно не стало, в грохоте и вое бури, час за часом в мучающих кошмарами, резких, обрывающихся, как падение, сновидениях до медленного тусклого рассвета, когда повалил снег.

ГЛАВА 8

Утро хуже не придумаешь. Снег валит. Порывистый, злой ветер утихнет на минуту и словно в отместку с удвоенной, утроенной силой накидывается. В палатке сыро, душно, а приоткроют — сразу снегу наметает. Вокруг белый хаос, вихри ходят, будто живые разъяренные существа в мятущихся одеждах. Неба нет, и ничего нет внизу: белое перекручивающееся ничто.

Но вдруг минута и — чудо! — прорыв вверх. Глубокая яркая синева, края грязно-черных туч вызолочены. Стена — легчайшим крапом проступает рельеф, а так белым-бела. Облачко, лишь немного светлее стены, ластясь, плывет по ней. Даже внизу, если пристально вглядываться, начинаешь различать что-то. Но уже заволакивает, опять ветер, снег, громыханье грома. Молния фосфорическим блеском прорезает белый сумрак, одновременно страшной силы удар… Кажется, рушатся горы и стена вот-вот падет им на головы…

Воронов сильно не в духе. Непогода, несмотря на удовлетворительный прогноз, и, следовательно, задержка, тут еще рация забарахлила, едва связались с КСП; но главное — смутно угадываемое неблагополучие в группе.

Все вроде бы едины в своем стремлении, однако… Не может покуда четко сформулировать свои «однако» Воронов. Нет достаточных данных. Это и успокаивает и озадачивает. Он делает попытку объединить своих спутников, заставить их выговориться, тем более времени свободного хоть отбавляй. Кто с уверенностью скажет, через сколько часов кончится сумасшедшая круговерть и кончится ли сегодня.