Лароуз - [82]

— У тебя есть девушка?

Ромео спросил об этом голосом побитой собаки, боясь, что сын скажет что-нибудь саркастическое, и, когда Холлис не ответил, подумал, что обидел его.

— Знаю, что был не ахти каким отцом, — продолжил Ромео, — но теперь ты можешь на меня рассчитывать.

Холлис посмотрел на отца, такого тощего, так жаждущего любви, и смущенно опустил глаза.

— Ты тоже можешь рассчитывать на меня, папа, — ответил он.

Ромео нахмурился, глядя на остатки пива, и сморгнул слезу.

— Прямо как в книгах, — пробормотал он и протянул руку для сердечного рукопожатия.

Холлис смог высвободиться лишь после того, как заказал еще пару пива. Потом Холлис попросил Паффи переключить канал висевшего над барной стойкой телевизора, так как знал, что его отец любит смотреть Си-эн-эн. Кто-то запротестовал, не желая смотреть новости, но Паффи его утихомирил. Разумеется, Ромео подался вперед и уставился на экран.

Через несколько минут он откинулся на спинку и доверительно наклонился к Холлису.

— Значит, этот угонщик Атта[179] встречался в Праге с каким-то иракцем? Год назад, в апреле.

— Ну и что? — спросил Холлис без всякого интереса.

— Мне кажется, Рамми[180] сам разбрасывает хлебные крошки и надеется, что репортеры начнут их клевать. Побойтесь бога, при чем тут чешская разведка?

Ромео прижал висячие восточные усики к подбородку и принял вид размышляющего китайского мудреца.

Холлис пожал плечами.

— Они хотят прикончить Саддама, — проговорил Ромео. — Саддам жадный сумасшедший чувак, но совсем не похож на Невинные Глазки. Это определенно!

«Невинные Глазки» было прозвище, которое Ромео придумал для бен Ладена.

Холлис отпустил мысли в свободный полет, пока отец продолжал рассуждать о мотивах того или иного общественного деятеля или политика. В голосе отца он не слышал нервного страха за самого себя. Холлис медленно тянул пиво глоток за глотком, не желая уходить, потому что дома ему предстояло искать заданную для чтения на лето книгу «О дивный новый мир». Он даже не помнил, есть ли у него экземпляр. У Джозетт и Сноу стояли целые стопки книг в мягкой обложке. Вероятно, среди них находилась и та, что ему требовалась. Он мог взять книгу с их полки. Он прочтет ее по диагонали. Возможно, Джозетт поможет ему написать отчет о прочитанном. Холлис увидел себя уставившимся на экран компьютера. Джозетт склонилась над его плечом. Критически сдвинутые брови. Ее дыхание рядом с его ухом. С днем рождения. Тот сладкий голос, которым она разговаривала с Лароузом.

Хватит мечтать! Холлису пришлось дернуть себя за волосы, чтобы вернуться в реальность. Он сидел в баре с родным отцом и праздновал свой настоящий день рождения. Холлису пришло на ум, что он может снова спросить о матери, хотя его попытки разузнать о ней всегда кончалось одним и тем же — старой песней о провале в памяти и о пьяном танце вуалей[181]. В последнее время он задавал этот вопрос, в основном чтобы услышать изобретательные увертки отца.

— Эй, это же мой восемнадцатый день рождения. Итак, папа. Кто моя мать? На кого она была похожа? Как ее звали?

— Как ее звали? Леди Санта-Клаус. Она принесла мне тебя в подарок. Понятно? Серьезно, сынок, я не помню. Это были безумные времена, мой мальчик. Но серьезно, еще раз повторюсь, она была чертовски красива. Она умела войти в заведение. Все головы сразу поворачивались к ней. Ее глаза были голодными, словно у целой стаи бродячих шавок, таких же говнозадых трахальщиц, как она. Я был в шоке, когда она позволила к себе подойти. Это мне-то. — Ромео покачал головой и погрозил кому-то пальцем. — Да, но видишь ли… во всем виноваты наркотики. Они затмили ее рассудок. Надеюсь, она жива, сынок, но очевидность ее пристрастий ставит это под сомнение. Никогда не употребляй наркотики и подобную дрянь, потому что…

— Подожди, папа, — остановил его Холлис и заказал еще пива для отца. — Подожди… Из того, что ты говоришь, выходит, что я бы не родился, если бы рассудок моей матери не был затуманен наркотиками?

— Эрго, — рассмеялся Ромео. Его громкое хихиканье не утихло, пока он снова не погрозил пальцем. — Эрго сум[182].

— Что это означает?

— Следовательно, я существую.

— Она принимала наркотики, поэтому я существую?

— Разве жизнь — не странная штука? Но все же, пожалуйста, никогда не связывайся с колесами.

— Ладно, папа, — пообещал Холлис, обойдясь без сарказма, и добавил: — Так ты не назовешь мне ее имя даже в мой день рождения?

Холлис почувствовал, как его хорошее настроение улетучивается, а потому решил пожертвовать пивом и оказаться за дверью прежде, чем разозлился. Никогда не злиться было жизненным кредо Холлиса.

Он заплатил Паффи и пододвинул свою кружку к Ромео.

— Гуляй.

Холлис вышел, провожаемый взглядом Ромео, который смотрел на сына с чувством уязвленного самолюбия. Опять он, любящий отец, оказался в положении отвергнутого. Оставшееся пиво, однако, служило недурным утешением, а к тому же досталось даром. Но когда дверь закрылась, воображению Ромео внезапно предстала сцена того, как сын, его кровинка, направляется к дому Айронов и выражает Ландро сыновью преданность. Тому самому Ландро, который в ответе за его сломанную руку и собранную по кусочкам ногу, которая болела, а иногда и дрожала. Это видение заставило Ромео выпить залпом обе кружки пива. Мини-рецидив! О нем можно было бы рассказать на следующем собрании анонимных алкоголиков. Он слез с высокого стула у стойки и, пытаясь сохранять равновесие, отправился домой, испытывая сладкие муки легкого подпития. К тому времени, как он добрался до своей комнаты и вынул из тайника не слишком сильное обезболивающее, он почти плакал от раздиравших его противоречивых чувств. С одной стороны, он был рад, что отметил восемнадцатилетие сына, а с другой — сознавал, что Холлис предпочитает семью Ландро дому собственного отца с его круглогодичной рождественской елкой.