Лицо он прятал, голову клоня.
Так мчался — ночью — и в лесу глухом!
И, заподозря злодеянье в том,
За всадником следить стал крепостной.
Тот осадил коня перед рекой,
Сошел, снял кладь, не сдернув пелены,
Влез на утес и сбросил с крутизны.
Помедля, он вгляделся и назад,
Как будто озираясь, кинул взгляд;
Потом пошел вниз по реке, чья гладь
Порой злодейства может обличать.
Вдруг, вздрогнув, стал он; нагромождены
Там были зимним ливнем валуны;
Крупнейшие он начал выбирать
И, видно, целясь, их в поток швырять.
А крепостной подкрался и за ним
Все наблюдал, сам затаясь, незрим.
Вдруг — точно грудь всплыла из-под воды,
Блеснув с колета очерком звезды,
Но тело он едва приметить мог,
Как тяжкий камень вниз его увлек.
И вновь оно всплыло и, вдруг волну
Окрася в пурпур, вмиг пошло ко дну.
А всадник все стоял и ждал, пока
Последний круг изгладила река,
Потом вернулся, прыгнул на коня
И прочь помчался, шпорами звеня.
Под маской был он, а у мертвеца
Крестьянин, в страхе, не видал лица;
И если впрямь была на нем звезда,
То этот знак, любимый в те года,
И Эззелина украшал, горя,
В ночь, за которой та пришла заря.
Коль то был он, — прими его, господь!
В морскую глубь его умчало плоть,
Но веру Милосердие хранит
В то, что он был не Ларою убит.
