Лара - [5]

В какие вникнуть ум боится вдруг.

Да, в миг иной мы как во сне живем

И действуем, осмыслив лишь потом.

Пажу тех мук довольно было, чтоб

Сковать уста, сжечь агонией лоб.

Он уловил, на дерзкого глядя,

Как Лара улыбнулся отходя;

Лицо пажа переменилось вмиг,

Как будто он улыбки смысл постиг;

Припомнил все, прочел он больше в ней,

Чем в Ларе смог подметить круг гостей;

За господином он скользнул своим,

И зал без них как будто стал пустым:

Все так вперяли в Лару острый взор,

Так чутко все переживали спор,

Что, — лишь качнулся черной тенью он

Под факелами по стволам колонн,

У всех быстрей забился пульс, и грудь,

Как бы стряхнув кошмар, смогла вздохнуть;

Нам даже бред осилить тяжело:

Реальному всего роднее — зло.

Они ушли, но Эззелин стоит,

Задумчивый храня и властный вид;

Но через час рукою он послал

Привет свой Ото и покинул зал.

XXIX

Толпа ушла, пирующие спят;

Рад скромный гость, хозяин щедрый рад

Лечь на свою всегдашнюю кровать,

Где радость спит, а горе жаждет спать;

Где человек, измученный борьбой,

Бежит от жизни в сладостный покой,

Где нет коварства, злобы и любви,

Где честолюбье не бурлит в крови.

Крылом забвенья жадный взор прикрыт,

И полужизнь как бы в гробу лежит.

Как ложе сна удачней назовут?

Гробница ночи, мировой приют,

Где мощь и слабость, чистота и грех

Простерлись навзничь, в наготе, у всех.

Как сладко хоть бы миг дышать без дум!

Но вновь страх смерти утром гложет ум;

Пусть жизнь полна скорбей, — нам страшен он,

Тот, лучший, снов почти лишенный сон!

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

I

Ночь тает; мгла, по склонам гор паря,

В лучах исчезла; будит мир Заря.

Еще один прибавлен день к былым,

И человек стал к смерти ближе с ним;

Но мощная Природа вся цветет:

Прах жизнью полн и солнцем — небосвод,

В цветах долины, пышен блеск лучей,

Целебен ветер, дивно свеж ручей.

Бессмертный человек! На бытие

Гляди, ликуя, и кричи: «Мое!»

Гляди, пока глядится: день придет,

И мир твоим никто не назовет,

И кто б ни плакал — прах бездушный твой

Земля и небо не почтят слезой,

Листка не свеют, тучки не совьют,

Ни вздохом ветерка не помянут

Тебя ль, другого ль. Червь лишь будет сыт

И жалким прахом землю удобрит…

II

Вот утро, вот и полдень. К Ото в зал

Вся знать собралась, все, кого он звал;

Настал тот час, когда, как приговор,

Падут на Лару слава иль позор;

Здесь Эззелин, желая обвинять,

Все без утайки должен рассказать:

Он клялся в том! И с Лары взят обет

С ним рядом стать, — пусть судят бог и свет.

Что ж нет его? Коль обвиняет он,

Не слишком долго ль длит он сладкий сон?

III

Срок наступил, и Лара, терпелив,

Спокойно ждет, холодный взор склонив.

Где ж Эззелин? Давно уж время! Вновь

Раздался ропот; Ото хмурит бровь.

«К чему сомненья? Если жив мой друг,

Порукой — честь, что он придет в наш круг.

Кров, где он спал, — в долине меж твоих

Земель, высокий Лара, и моих.

Таким бы гостем мой гордился дом,

И сам он отдых не презрел бы в нем,

Но, чтобы доказательства собрать,

Уехал он, не мог заночевать.

Я вновь ручаюсь за него, и сам

За честь его ответ, коль нужно, дам».

Он смолк. Но Лара возразил: «Я здесь,

Тобою зван, чтоб чутким ухом весь

Тот злостный вздор прослушать до конца,

Что и вчера б не снес от пришлеца,

Когда б не счел его безумцем я

Или врагом, презренным, как змея.

Мне он неведом, а меня он знать

Мог в тех краях… но не к чему болтать…

Зови ж сюда лгуна иль за него

Меч подыми противу моего!»

Надменный Ото, покраснев, швырнул

Перчатку на пол; меч его сверкнул;

«Последнее мне нравится. Без слов

За друга я держать ответ готов!»

С лицом все так же бледным, так же тих,

Хоть смерть грозила одному из них,

С недрогнувшей небрежною рукой,

Знак, что ему давно привычен бой,

Со взором беспощадным — свой клинок

Мгновенно Лара из ножон извлек.

Напрасно гости устремились к ним:

Во гневе Ото был неукротим;

Он сыплет оскорбленьями; лишь меч

Столь яростную оправдает речь!

IV

Был краток бой. Грудь — слепо, сгоряча

Подставил Ото под удар меча.

В крови, приемом ловким поражен,

Хоть и не насмерть ранен, рухнул он:

«Моли о жизни!» — Он молчит. Едва ль

С кровавых плит ему позволит сталь

Подняться, ибо взор заволокла

У Лары демоническая мгла.

Свой меч занес он яростней, чем в миг

Когда над ним враждебный меч возник,

Он был тогда искусен, зорок, строг,

Теперь же бешенства сдержать не смог;

Он так кипел, безжалостен и яр,

Что, — лишь метнулись отвратить удар,

Свой меч на тех он устремить хотел,

Кто защищать сраженного поспел.

Но, вдруг подумав, он сдержал порыв

И, острый взор на Ото устремив,

Как будто проклинал бесплодный бой,

Где враг повержен, но лежит — живой;

Как будто час хотел провидеть тот,

Как он во гроб от раны той сойдет.

V

Был поднят Ото, весь в крови. Кругом

Шум, беготня запрещены врачом.

В соседнем зале все сошлись, а он,

Внезапный победитель, вышел вон,

Надменно, средь молчанья своего

Как бы не замечая никого.

Сев на коня, домой он держит путь,

Не снизойдя хоть взор назад метнуть.

VI

Но где же он, тот метеор ночной,

Что угрожал и вдруг исчез с зарей?

Где ж Эззелин? Он был, и скрылся он,

И след его малейший утаен.

Оставив Ото ночью, все ж пути

Привычного не мог он не найти

И заблудиться; дом был близок, — но

Там нет его. Уж рассвело давно,

В тревоге все, все ищут хоть бы след;

Одно открыто: Эззелина нет.

Конь — тот в конюшне, только пуст покой.