Лара - [8]

Та агония — кончилась она!

XVII

Под липою, вдали от битвы той,

В которой был вождем он и душой,

Сраженный воин, чуть дыша, лежал:

То Лара кровью — жизнью истекал.

С ним Калед был, один лишь Калед. Он,

Став на колени, к ране преклонен,

Платком сдержать пытался алый сок,

Что с каждым вздрогом все темнее тек.

Дыханье стало реже; кровь густой

Сочилась каплей, — столь же роковой.

Слов нет, — и Лара жестом знать дает,

Что боль сильнее от его забот.

Ему сжав руку из последних сил,

Улыбкой грустной он благодарил

Пажа, кто все забыл, — и страх и плен,

И влажный лоб лишь видит у колен,

Да бледный лик, да взор, одетый мглой,

Где для него вмещен весь свет земной.

XVIII

По полю рыщет вражеский обход:

Что им триумф, коль Лара ускользнет?

Он здесь! Схватить? Бесцельно: вождь сражен.

И все ж глядит на них с презреньем он,

Тем примирясь с печальною судьбой,

Коль смерть от злобы защитит земной.

Подъехал Ото, спрыгнул и глядит,

Как враг, его повергший, сам лежит;

Спросил: что с ним. Тот промолчал и взор

Отвел, как бы забыв его, в простор,

И Каледа позвал. Беседа их

Слышна, но непонятна для других.

Он говорит на языке чужом,

Что странно ожил перед смертью в нем.

Шла речь о прошлом, — о каком? — В тот миг

Один лишь Калед тайный смысл постиг;

Он отвечал беззвучно, а кругом

Стояли в изумлении немом:

Казалось, даже в этот час они

Забыли все, былые вспомня дни,

И обсуждают свой особый рок,

Чью тайну разгадать никто не мог.

XIX

Чуть слышный, длился разговор; лишь тон

Давал понять, насколько важен он;

Прерывно голос Каледа звучал;

Казалось, он, не Лара, умирал:

Столь слаб, невнятен, столь исполнен мук

С недвижных бледных губ срывался звук;

Но голос Лары все признать могли б,

Пока в него не влился смертный хрип.

Но что прочесть в его лице? Оно

Бесстрастно было, твердо и темно;

Лишь агонию ощутив, дрожа,

Он нежным взором подарил пажа.

Когда же тот и отвечать не мог,

То Лара показал вдруг на Восток;

То ль он ввыси дневной завидел луч

(В тот миг пробилось солнце из-за туч);

То ль случай был; то ль внутренним очам

Предстало нечто, виденное там.

Казалось, паж не понял, — глянул вбок,

Как если б ненавидел он Восток

И блеск дневной, и отвернулся прочь

Глядеть, как Лару облекала ночь.

Тот был в сознанье, — лучше б, коль не так:

Крест кто-то поднял, всепрощенья знак,

И четки Ларе протянул, спеша,

Которых жаждет в смертный час душа,

Но тот не мог (прости ему господь!)

Презрительной усмешки побороть.

И Калед молча, не спуская глаз

С черт Лары, где последний просвет гас,

Вдруг исказись, отбросил, не отвел,

От умиравшего святой символ,

Как если б тот ему смутил покой:

Пути не знал он к жизни сверхземной,

Не знал, что уготовается та

Лишь твердо верующим во Христа.

XX

Со свистом дышит грудь, напряжена;

Взор темная покрыла пелена;

Свело все тело, и — уже мертва

С колен пажа скатилась голова.

Тот руку, Ларой сжатую, кладет

На грудь: не бьется сердце. Но он ждет,

В рукопожатье хладном, вновь и вновь,

Он трепет ловит, но: застыла кровь!

«Нет, бьется!» — Нет, безумец: видит взгляд

Лишь то, что было Ларой миг назад.

XXI

Все смотрит Калед, — будто не потух

В том прахе пламень, не умчался дух.

Кто возле был, прервали тот столбняк,

Но с тела взор он не сведет никак;

Его ведут с того лужка, куда

Он снес его, кто был живым тогда;

Ом видит, как (прах к праху!) милый лик

К земле, а не к его груди, приник.

Но он на труп не кинулся, не рвал

Своих кудрей блестящих, — он стоял,

Он силился стоять, глядеть, — но вдруг

Упал, как тот, столь им любимый друг.

Да, — он любил! И, может быть, вовек

Не мог любить столь страстно человек!..

В час испытаний разоблачена

Была и тайна, хоть ясна она:

Пажа приводят в чувство, расстегнуть

Спешат колет, и — женская там грудь!

Очнувшись, паж, не покраснев, глядит:

Что для нее теперь и Честь, и Стыд?

XXII

Не в склепе предков гордый Лара спит:

Там, где погиб, глубоко он зарыт.

Тих сон его под гробовым холмом

И без молитв, без мрамора на нем.

Оплакан он лишь той, чья скорбь сильней,

Чем скорбь народов о судьбе вождей.

Напрасен был устроенный допрос:

Она молчала, не боясь угроз,

Вплоть до конца, скрыв — где и почему

Все отдала столь мрачному, — тому…

За что он ею был любим? — Глупец!

Любовь сама растет в глуби сердец,

Вне воли! — С ней мог быть он добр. Порой

Суровый дух — глубок, и пред толпой

Умеет скрыть любовь; не различит

Ее насмешник, если тот — молчит!..

Нужна была особенная связь,

Чтоб с Ларой так ее душа сплелась.

Но скрыта повесть, и погибла та,

Чьи все могли бы рассказать уста.

XXIII

Земле был предан Лара; мощный стан,

Помимо той, смертельной, — многих ран,

Давно заживших, след хранил; они

Нанесены в иные были дни.

Где б ни провел он лето жизни, — там

Ее он, видно, посвящал боям,

И шрамов ряд, ни в честь ему, ни в стыд,

О пролитой лишь крови говорит.

А Эззелин, кто все открыть бы мог,

Исчез в ту ночь, найдя свой, видно, рок.

XXIV

В ту ночь (как слышал некий селянин)

Шел по долине крепостной один.

Уже боролся с Цинтией Восток,[2]

Туман скрывал ее ущербный рог;

Тот крепостной шел в лес — сухих ветвей

Набрать, продать и накормить детей;

Брел вдоль реки он, чья сечет дуга

Владенья Лары и его врага.

Раздался стук копыт; из темных чащ

Вдруг всадник вылетел (укрыто в плащ,

Свисало что-то со спины коня),