Лапти сталинизма - [80]

Наверное, наиболее существенным изменением в организации социального пространства северной деревни в 1930-е годы стало массовое создание колхозов. В это время каждый крестьянин был поставлен перед насущным выбором: вступать или не вступать в колхоз. Как мы уже отмечали выше, отношение к коллективным хозяйствам среди крестьянства Русского Севера на рубеже 1920-х — 1930-х годов было крайне отрицательным. В предельно сжатой форме мнение жителей села относительно вступления в колхоз можно выразить поговоркой, бытовавшей во время коллективизации в Вологодском округе Северного края: «Дурак тот крестьянин, который идет в колхоз»[511]. В ряде случаев для того чтобы сформировать коллективы, поборникам «великого перелома» приходилось в качестве альтернативы предлагать упорно не желавшим коллективизироваться крестьянам арест и отправку их на Соловки и прочие «перспективы» подобного свойства[512]. Не случайно в деревенской частушке 1930-х годов пелось: «Последний раз с милым гуляю в это воскресенице / Меня-то приняли в колхоз, его на выселение»[513]. Вероятно, не всегда этот выбор стоял так однозначно жестко, тем не менее власть с помощью репрессивных мер, а впоследствии налогового пресса в отношении единоличников добилась своего.

Уже вскоре после коллективизации жители села смогли осознать более выгодное положение обладателей статуса колхозника. Покидать колхоз они теперь не желали. Так, один из колхозников следующим образом описывал колхозные порядки: «…нас стариков гонят везде на работу. Такую дают не под силу, меня заперли в перевозочную артель за грузом, ездить где надо, мешки таскать, у меня опять образовалась вторая грыжа выше пупа, а то говорят с колхоза вон если не поедешь»[514]. Выходит, человек готов был терпеть лишения и физическую боль, лишь бы сохранить статус колхозника. Об этом же красноречиво свидетельствуют и письма крестьян, пытавшихся обжаловать их исключение из колхоза[515]. «За глаза» колхозную жизнь крестьяне могли поносить, однако за колхоз они предпочитали держаться. Членство в колхозе — при всех очевидных его издержках — все же предоставляло жителю села в 1930-е годы определенные гарантии (пусть даже минимальные) от возможных эксцессов государственной репрессивной политики, становилось залогом относительной стабильности в жизни. Вместе с тем, вступая в колхоз, крестьянин включался в социальный проект большевиков, присоединялся к массе таких же «строителей социализма» в деревне. Может показаться парадоксальным, но такое отношение к колхозам свидетельствовало о том, что власть выполнила важный пункт своей программы, доказав наконец упрямым крестьянам все преимущества коллективных хозяйств.

Другой формой интеграции крестьянина в советскую политическую систему являлось стахановское движение. Отношение большинства крестьян к труду вне своего личного хозяйства хорошо известно. Показательно в этом плане отношение жителей северной деревни к лесозаготовкам, на которые крестьян «загоняли из-под палки», порой используя ту же, как и в случае с принуждением к вступлению в колхоз, угрозу отправить на Соловки. В отдельных случаях крестьяне Севера публично изъявляли готовность нанести себе телесные повреждения или оказать вооруженное сопротивление представителям власти лишь бы избежать этого ярма[516]. Отношение к колхозному труду тоже стало «притчей во языцех». М. Н. Глумная даже написала специальную статью, посвященную бесхозяйственности в колхозах. По ее данным, в большинстве своем колхозники работали в колхозе «неспешно», без всякого внимания к агрокультуре и скоту, проявляя полнейшее безразличие к результатам своего труда. Исключение составляли, по мнению исследовательницы, только сталинские ударники[517]. Приобщение крестьянина к этой субобщности внутри колхозного социума творило просто чудеса в плане повышения производительности труда. Так, житель Усть-Кубинского района А. А. Архипов, страстно желая стать передовиком, писал секретарю Вологодского обкома ВКП(б) П. Т. Комарову: «…мне 25 лет, сейчас у меня средняя производительность за полмесяца 133 %, хочу быть передовиком, поэтому взял на себя обязательство поднять производительность труда [до] 160 % и выполнить за сезон 230 норм, вызвал всех лесорубов нашего участка, вызов мой лесорубы приняли и обязались выполнить план 4 квартала к дню выборов в местные советы депутатов трудящихся и мы это сделаем»[518]. О «волынке» в таких условиях не могло идти и речи. Показательно, что помимо обещания ударно работать, А. А. Архипов, подчеркнуто привязывал производственную деятельность к событиям в политической жизни страны. В этом — вся суть советской социально-политической модели, где успешная трудовая деятельность могла служить показателем лояльности государству, а социальный статус обязательно обладал своими политическими коннотациями.

Статус «сталинского ударника» также имел свою ценность. Несмотря на негативное отношение представителей крестьянского сообщества к носителям этого звания, за него боролись и стремились удержать. Интересные факты трепетного отношения к званию ударника содержатся в письме председателя колхоза «Новая жизнь» Кич-Городецкого района А. И. Лепихиной к первому секретарю Севкрайкома ВКП(б) В. И. Иванову. Поводом для письма послужило то обстоятельство, что А. И. Лепихина — ударница и председатель колхоза — не была выбрана на третий краевой слет сталинских ударников как представляется, по причине весьма банальной: число вакансий делегатов слета было ограничено, и на слет отправляли только одну бригаду. Однако это шокировало А. И. Лепихину. В эмоциональном порыве она писала краевому лидеру: «Я больше всех борюсь за животноводство и за все отвечаю целиком и полностью. Все таки я Владимир Иванович осталась недовольна, когда раздавали банты и книжки сталинским ударникам, так они веселятся, а я вышла в коридор да и заплакала, мою работу недооценили…»