Лапти сталинизма - [77]

Другая социальная группа, о формировании специфических признаков которой следует вести речь, это руководители коллективных хозяйств. В их отношении, в отличие от сталинских ударников, сложно сказать, осознавали ли они в 1930-е годы общность своих интересов, уж слишком пестрым был состав председательского корпуса в этот период. Среди них были и городские жители — рабочие-двадцатипятитысячники, присланные в деревню для создания колхозов, местные активисты и просто люди, случайно оказавшиеся во главе коллективных хозяйств при их создании. Так, М. П. Марков, председатель колхоза «Октябрь» Великоустюжского района, в 1933 году просил Севкрайком ВКП(б) освободить его от занимаемой должности: «…я совершенно малограмотный и руководить не могу». Он просил крайком прислать им опытного председателя, так как «из своей среды выбрать некого»[486]. Высокой оставалась и сменяемость председательского корпуса[487]. Однако в конце 1930-х годов в письмах председателей колхозов в структуры власти уже чувствуется заинтересованность в руководящей должности. П. Е. Бардеев, председательствовавший в сельхозартели им. Калинина Вожегодского района в 1929–1937 годах и снятый с должности в 1937 году, занялся «хождением» по различным инстанциям, сбором бумаг, инициацией работы комиссий для перепроверки своей деятельности с целью опротестовать решение правления, отказываясь работать на лесозаготовках как рядовой колхозник[488]. Руководящий пост не только позволял избежать тяжелого физического труда, но и открывал перспективы материального обогащения. На использование председателями колхозных средств в целях личной выгоды нередко обращали внимание крестьяне в своих «письмах во власть»[489]. С другой стороны, дабы заинтересовать крестьян работой в колхозном хозяйстве, председатели часто были вынуждены идти на незаконное, с точки зрения власти, авансирование колхозников до выполнения обязательств перед государством[490]. Это был оправданный риск, позволявший добиться определенных экономических результатов, интенсифицировать труд людей, слабо заинтересованных в развитии общественного производства. Таким образом, среди руководителей колхозов уже в 1930-е годы зарождалось чувство связи с подведомственным им хозяйством, претензия на особый статус, связанный с отрывом от постоянного физического труда, навыки деловой хватки.

В целом отношение в деревне как к сталинским ударникам, так и к представителям колхозной администрации было отрицательным. И те и другие в 1930-е годы не пользовались уважением в среде крестьянства. Правда, М. Н. Глумная считает, что отношение сельского сообщества к ударникам было все же более теплым, чем к «начальству»: «Высокий заработок передовиков давался им тяжелым трудом, и для многих это все же было очевидно, в то время как высокие доходы управленцев в глазах крестьян казались “легким хлебом”, вызывали злобу и зависть»[491]. Однако многочисленные материалы свидетельствуют о враждебном отношении жителей села к сталинским ударникам. Их высмеивали, их трудовой энтузиазм публично поносили матерной бранью, упрекали в особых отношениях с представителями власти и колхозной администрацией (совместное пьянство, интимные связи), вредили в работе (тупили пилы, замазывали коров навозом), угрожали, наносили мелкие телесные повреждения (бросались картошинами в лицо, обливали кипятком), избивали[492]. При этом следует учитывать, что в деревне передовиков производства считали людьми, находящимися под особым покровительством власти, открытое преследование которых чревато судебной ответственностью. В отношении рядового крестьянства к сталинским ударникам чувствуются злоба и зависть, ничуть не меньшие, чем к представителям управленческого аппарата колхозов, жалобы на которых властью поощрялись. В этом отчасти сказывалось стремление к уравнительности, присущее крестьянской психологии, в силу которого жители села воспринимали колхозное руководство как плохих начальников (то есть людей, которым — согласно их социальному статусу — доступны определенные привилегии), а ударников — как равных себе, но сумевших оторваться, выйти, что называется, «из грязи в князи». В целом в отношении сельского социума 1930-х годов к руководству колхозов и передовикам производства — помимо конкретных противоречий, существовавших в их жизни, — легко можно увидеть сопротивление изменению крестьянской идентичности, новым установкам в сознании отдельных представителей села, формирующимся в процессе изменения практики общественных и хозяйственных отношений в деревне, а также под воздействием пропагандистских лозунгов. Связь как колхозной администрации, так и ударников с общественным производством в крупном хозяйстве не соответствовала крестьянским представлениям о значении личных трудовых усилий в индивидуальном хозяйстве как факторе семейного благосостояния. Опора тех и других на власть, зависимость от последней — все это меняло представления о крестьянской самостоятельности, автономности по отношению к чуждому миру города.

Идентичности сталинских ударников и представителей председательского корпуса были новыми явлениями в жизни села. Именно поэтому, нарушая устоявшиеся стереотипы крестьянского сознания, они вызывали столь острое сопротивление крестьянского социума. Однако это было только начало происходящих в сознании жителей деревни изменений. Практики новых хозяйственных и общественных отношений, связанные с функционированием колхозной системы, так или иначе вторгались в повседневную жизнь крестьянства, требовали осмысления и оценки. Так, несмотря на негативное отношение к существовавшей в колхозах оплате по трудодням, звучавшее в деревенском фольклоре (например, в частушке: «Задушевная подружка не гонись за трудодням / Тебе на осень достанется соломы килограмм»)