Ламберт Херсфельдский. Анналы - [57]

, а из дормитория - в передний двор и примыкавший к городской стене дом некоего каноника. За несколько дней до возникновения смуты этот каноник добился у архиепископа разрешения пробить городскую стену и сделать себе небольшую заднюю дверь, - тем самым Бог милосердно позаботился о спасении архиепископа. Архиепископа провели там, и, после того как для бегства его и его спутников были спешно приведены четыре коня, он ускакал, а мрак темной ночи весьма способствовал тому, что он не был узнан встречными людьми. Встретив спустя малое время епископа Мюнстерского, он в окружении уже довольно приличной для столь отчаянного положения свиты добрался до места под названием Нейс.

Между тем те, которые были возле храма, сокрушали стены частыми ударами таранов, и были слышны перекрывавшие друг друга голоса мятежников, призывавших в свидетели всемогущего Бога, что, мол, [архиепископ] не ускользнет из их рук и не обманет бдительность осаждающих, даже если превратится в самую мелкую земную рептилию. В свою очередь, осажденные, то умоляя, то обещая, что выдадут [архиепископа], если осаждающие, проведя тщательный розыск, найдут его, хитрили и обманывали их усердие, пока не решили, что архиепископ ушел далеко и добрался уже до безопасных мест. Только тогда они, отворив ворота, позволили им войти и искать его по их желанию, добавив, правда, что в пределах храма искать его бесполезно, ибо они точно знают, что он покинул город еще при свете дня, при первой атаке возбужденной толпы, и уже, очевидно, перебрался в отдаленные районы. И более чем вероятно, что в это самое ночное время он отовсюду стягивает силы, чтобы рано утром прийти и захватить город вооруженным путем. Итак, войдя, мятежники самым тщательным образом обыскали все внутренние помещения храма; наконец, с трудом убедившись в том, что их сумели обвести вокруг пальца, они прекратили поиски и, направив на оборону города всё свое внимание, всюду по укреплениям расставили вооруженные отряды.

Между тем они схватили в толпе и в поношению архиепископу повесили на городских воротах одного человека, скорее давая выход своей ярости, охватившей этих опрометчивых людей, нежели за какое-то достойное казни преступление, которое они могли бы ему предъявить. Они также сбросили с вершины стены какую-то женщину, и та погибла, сломав себе шею; ее обвинили в том, что она якобы своим чародейством свела с ума многих людей. Но за это преступление им пришлось заплатить в более подходящее время, и находясь в более здравом рассудке. Они собирались также убить всех монахов из [монастыря] св. Панталеона за то, что они, после того как архиепископ изгнал прежних монахов, ввели здесь новый и необычный вид монашеской жизни, [и сделали бы это], если бы Бог, помогая своим рабам, не сократил дни их безумства⁷⁸⁷. Кроме того, они приказали деятельным юношам с величайшей поспешностью идти к королю и, сообщив ему обо всем, что произошло, просить его прийти как можно быстрее и занять опустевший после изгнания архиепископа город. Спасение города и его собственная величайшая выгода зависят от того, чтобы он попытался упредить архиепископа, замыслившего большое дело, дабы отомстить за нанесенную ему обиду. В таких волнениях они провели целых три дня⁷⁸⁸.

После того как по провинциям распространился слух и в народе стало известно, что кельнцы с бранью и оскорблениями изгнали из города архиепископа, весь народ ужаснулся необычности этого дела, тяжести преступления, зрелищу человеческих дел, тому, что муж стольких во Христе добродетелей мог на глазах у Бога претерпеть подобное кощунство. У всех на устах были его великая щедрость по отношению к бедным, глубокое благочестие в духовных делах, большая умеренность в светских, рьяное усердие в исправлении законов, непреклонная строгость в наказании преступников, и воспоминание обо всем этом снискало ему немалую популярность в народе. Все кричали, что оскорбление величия епископского имени является скорее оскорблением их всех, и они лучше умрут, чем потерпят, чтобы столь гнусное преступление их времени осталось безнаказанным. Итак, они призвали к оружию всех в окрестностях четырех или пяти миль. Много тысяч людей сбежалось быстрее слова, и никто из тех, кто мог носить оружие, не отказался от участия в столь благочестивом воинстве; собравшись воедино, они просили архиепископа и, поскольку он медлил, силой побуждали его как можно скорее двинуться для освобождения города; они будут сражаться за него, и, если потребует необходимость, они - овцы за своего пастыря, сыновья за отца - охотно примут смерть. Если при его прибытии кельнцы не поспешат его встретить и дать достаточное по его мнению удовлетворение за обиду, то они или сожгут город вместе с его жителями, или, разрушив стену, восстановят его на епископской кафедре над горами трупов.

Так архиепископ в окружении большого войска подошел к городу на четвертый день после своего ухода⁷⁸⁹. Когда кельнцы узнали об этом и поняли, что ни на стенах, ни в поле они не смогут выдержать натиск столь огромного и столь озлобленного войска, только тогда начала проходить их ярость и наступило протрезвление. Пораженные сильным страхом они отправили навстречу [архиепископу] послов с просьбой о мире, признавая себя виновными и готовые понести любое наказание, какое прикажут, лишь бы им сохранили жизнь. Архиепископ ответил, что если они искренне раскаиваются, то он не откажет им в прощении. Тогда, отслужив торжественную мессу в храме св. Георгия, он посредством епископского отлучения призвал туда для дачи удовлетворения всех тех, которые изгнали владыку с его собственного престола, осквернили церковь убийством, как враги атаковали храм св. Петра и с варварской дерзостью нарушали прочие церковные законы. Все они босиком, в шерстяных одеждах на голом теле тут же двинулись туда, с большим трудом добившись благоволения людей, которые были вокруг епископа, и их позволения безопасно это сделать. Ибо те сильно негодовали на него за то, что в то время, как он желает снискать себе популярность, проявляя чрезмерную милость, он самой безнаказанностью за преступление вдохновляет дурных людей на совершение еще более нечестивых поступков.