Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) - [151]

Пока новые аварии не совершились еще. Но они неизбежны — не вода, так газ или трубы или потолок или стены — дом уже не может сам выдержать себя.

Правда, меня утешает строчка Тарковского:

Живите в доме — и не рухнет дом[675], —

но эта строка — единственная опора крыш, фундамента и стен. Других — нет.

503. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

26/I 82.

Дорогой Алексей Иванович.

Вы, наверно, уже знаете, что создана Комиссия для чествования К. И. по случаю 100-летия со дня рождения. Во главе — Михалков. Члены — министр культуры Мелентьев, председатель Комитета по печати Стукалин и др. высокопоставленные лица. Из писателей — Вы.

Пишу Вам, потому что чувствую на расстоянии, как Вы взволнованы, обеспокоены — за нас, за судьбу дома.

Признаюсь, я думала, что выселять нас будут после юбилейных торжеств. Но нет. Сегодня мы с Люшей получили судебные повестки с требованием явиться в суд (Солнцевский р-н, г. Видное) для предварительного собеседования. Явиться мы должны 1 февраля. Люша просит, чтобы я не ехала. Ехать мне, конечно, тяжко, но не ехать — хуже.

По-видимому, выселение решено осуществить не после юбилея, а именно под гром юбилейных торжеств. Статьи, портреты, вечера, телевидение и пр. — и тут же выселение.

А дело ведь не в том для меня, что меня лишают дачи в Переделкине. Мне Переделкино не на пользу — и душе и телу. Дело в том, что уничтожат комнаты К. И., такие выразительные, такие его.

Через них прошло уже 30 тысяч человек. И видели бы Вы, с какими лицами люди оттуда выходят, как они благодарны, что комнаты сохранены, какие записи делают в наших книгах.

За что у них отнимают этот дом? Мне лично, да и Люше, будет только легче: мы разбогатеем — не придется платить каждый месяц 100 р. за дачу и 120 — Кларе Израилевне. Не придется думать о лампочках, испорченном водопроводе, крысах, невылазном снеге, засыхающих яблонях и т. д.

Ужасным моментом будет переезд. Непонятно, куда вывезти 5 тысяч книг, картины, письменный стол, лампы, шкафы, «штуковину»[676] и т. д. И потом — как все это будет похоже не на вывоз, а на вынос.

Если разорение Музея произойдет, то оно будет необратимо. Книги, все написанное К. И. — скажем, «Высокое Искусство», или «О Чехове», или «Современники» — будут переизданы — не в 82, так в 89 г., но комнаты — после уничтожения — собрать уже нельзя будет.

И все королевские лошади,

И вся королевская рать

Не могут Шалтая,

Не могут Болтая,

Шалтая-Болтая собрать.[677]

Одновременно с нами затевается выселение семьи Пастернака и Кассиля.

В дом Пастернака — хотя в нем сохранилось немногое — тоже стремится ежедневно поток посетителей. Я их понимаю: глянуть из того окна, из которого глядел Пастернак, — уже счастье. Я бы всю эту местность назвала его именем — все тамошнее им воспето — рощи, Сетунь, вьюги, кладбище.

Вот начала Вам писать, чтобы утешить Вас и успокоить, а вышло нечто другое. Нет, не другое. Это мое письмо — моя любовь к Вам, мое утешение — Вам. Я знаю, что в эти тяжелые дни Вы с нами, то есть с К. И., с памятью о нем — не с тою, которую призван воплощать Михалков — а с истинною. Не огорчайтесь! Никто из читателей «Лит. Газеты» не спутает Вас с Алексиным и К^о.

Я здорова. У Люши корректуры и бесконечные звонки — юбилейные — из всех журналов и газет. И повестка в суд. Она спокойна и разумна.

504. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

9.02.82.

Дорогая Лидочка!

Да, Вы правду написали: Ваше последнее письмо ничем утешить меня не могло.

Надеюсь, утешат последующие.

Я написал большое письмо Михалкову — уже не только как собрат по перу, но и как член юбилейной комиссии — ее председателю[678]. Обнаружив себя в числе членов этой самой комиссии, я, признаться, никакой радости не испытал. Теперь обнаружилось, что можно попробовать извлечь из этого членства какую-то пользу. Капля камень долбит: авось.

_____________________

Получил третьего дня письмо от Д. С. Самойлова. Он, кажется, вышел из состояния депрессии. Пишет стихи. Но пить бросать не собирается. Говорит — ему это помереть. Всем нам, пьющим, до поры до времени так кажется.

505. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

20/II 82.

Дорогой Алексей Иванович.

Жаль мне Вас, что Вам пришлось написать письмо С. В-чу[679], который и без Вашего письма обязан был бы все знать. Но никто из членов Юбилейного Комитета не удосужился приехать посмотреть… Письма о нашей даче и о даче Б. Л. пишут многие, и не только в Комиссию, а и в ЦК, и в Народный Суд города Видного (казалось бы, если он город, то следовало бы назвать его Видным, но у нас почему-то в названиях торжествует средний род: станция Сосново). Будет ли от этих писем толк — не известно никому. Писали и Каверин, и Образцов, а о доме Б. Л. — Рихтер. И когда его пригласили выступить с концертом в ЦДЛ, он передал по телефону через секретаря (ршу?):

— Писательская организация ведет себя позорно, и я играть там не буду.

(Он ведь очень был дружен с Б. Л.)

А самое замечательное — это недавно полученная мною копия письма Маковскому, посланного одним рабочим — бывшим переделкинским, теперь загорским — в защиту музеев К. И. и Б. Л. и с приложением 5 рублей на народную стройку — для реставрации обоих домов. (Он не знает, что дача Б. Л. уже роскошно отремонтирована увы! не реставрационно — Литфондом.) Письмо очень достопримечательное.