Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) - [152]

За нас сильно вступается «Общество охраны памятников старины». Они уже много лет судятся за наш дом с Литфондом.

Все это может остановить, а может и не остановить выселение. Во всяком случае, повестки из суда еще нет. Это значит, что суд может еще и попросту, без разбирательства дела, отвергнуть иск Литфонда.

Чего бы мне очень хотелось выбить из Союза Писателей по случаю 100-летия — это мемориальную доску на ул. Горького, 6, в Москве. Я нисколько не прошу Вас брать на себя эти хлопоты, но если Комиссия соберется (в чем сомневаюсь) и если Вы будете привлечены к какому-либо обсуждению необходимых мер — хорошо бы напомнить этим деятелям, что на ул. Горького, 6 К. И. прожил 30 лет (дольше, чем в Ленинграде!) с 1939 по 1969 год (хотя последние 5 лет жил безвыездно на даче; но это в счет не берется)… Люша не желает хлопотать о здешней доске, потому что на стене возле нашей арки налеплена доска художнику Васильеву, большому прохвосту, написавшему однажды донос на К. И.[680] А я уверена, что если будет доска К. И. — никто не станет говорить: «дом, где жил Васильев», но — все таксисты! — «дом, где жил Чуковский».

На какой-нибудь из вечеров его памяти я постараюсь пойти. (Не в ЦДЛ, конечно.) Не пригласят меня, конечно, ни на единый. Меня нет и не было.

Мне пристало повсюду отсутствовать

Вот уж скоро четырнадцать лет, —

писала А. А.[681]

Ну, а мне — с 74 года. Впрочем, раньше. И я сама уже ловлю себя на том, что чувствую себя уже как бы отсутствующей.

506. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

2 мая 1982. Москва.[682]

Дорогой Алексей Иванович.

Слава Богу, юбилей позади[683]. В Москве было несколько вечеров удачных и, во всяком случае, сердечных. Я была на одном — ВТО (близко от нас). Очень хотела в Университет, где устраивал вечер замечательный человек, Гелескул. Но в этот день мне надо было в Переделкине сменить Клару Израилевну. Единственный вечер, устроенный безобразно, так что люди не толпились в проходах, как всюду, а уходили с доклада, — был в ЦДЛ.

Ну, этого и следовало ожидать.

Вы спрашиваете, пишу ли я воспоминания о К. И. К сожалению, нет. Вот уже год, как я совершенно запуталась в воспомнаниях об М. П. — из-за этого не пишу ни о К. И., ни об А. А. Я не умею ничего делать зараз. И вот кончу, кончу — и все остальное, что должно было бы непременно двигаться, что я должна успеть, стоит неподвижно. Я от этого в отчаянье, даже во сне чувствую свое неуспевание, много не сплю, потом много сплю, потом встаю и хватаюсь за работу, которая не идет, потом сильно и упорно болит сердце.

_____________________

С огромным удовольствием прочла постепенно ту книгу, которую Вы мне подарили, — книгу Лихачева о литературе. Прекрасный сборник умнейших работ. Чума структурализма миновала его. Гелертерство[684] тоже. Всюду видно понимание, чувствуется слух и вкус. Замечательно об «Аптеке»[685], о Манилове, о слове у Достоевского, о крестьянине.

_____________________

Очень рада, что Вы выступали на вечере памяти К. И. и по радио. Рада — это даже не то слово. Без Вас и праздник был бы не в праздник.

507. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

14.07.82. Ленинград.

Дорогая Лидочка!

Напрасно Вы так огорчаетесь и зря нападаете в этом случае на Евгения Львовича[686].

Он нигде не писал, будто Чуковский НЕ ОЦЕНИЛ Житкова (и в Вашей цитате этого нет). Всем известно, что Чуковский именно ОЦЕНИЛ и направил Бориса Степановича к Маршаку. Корней Иванович тоже увидел в прозе Житкова большие задатки, иначе не направлял бы. А Самуил Яковлевич был издатель, дирижер, основатель известной Вам Академии — потому он и ринулся «со всей своей бешеной энергией».

История появления Житкова в литературе изложена у Шварца схематично, но ничего обидного для памяти Корнея Ивановича я здесь — повторю еще раз — не вижу[687].

508. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

31 июля 1982.[688]

Дорогой друг, дорогой Алексей Иванович.

Простите меня великодушно за мое долгое молчание. Каждый день я была уверена, что сегодня уж непременно дорвусь до письма к Вам и каждый день не было — сверх 4 часов работы — ни одной сосредоточенной секунды. Люша героически затеяла два ремонта: 1) на даче ремонт фундамента (иначе дача не пережила бы зимы); 2) в городе — ремонт мебели, потому что у нас стулья, кресла, диваны до того прохудились — сыпалась труха, торчали пружины и гвозди, стулья без ножек или без спинок — что не на чем было сидеть… И хотя ремонт в Переделкине идет в мое отсутствие, в мои городские дни (суббота, воскресенье), а ремонт в городе, наоборот, шел в мои дачные дни — все равно, хоть и все заботы совершенно сняты с меня — я от волнения все время просыпалась и не спала и худо работала: ужасно боялась (и боюсь) за тех молодых людей, историков, которые каждый свободный день отдают «стройке» — т. е., не поднимая полов, лазят под дом, таща на себе кирпичи, цемент и пр. Люша наняла каменщика за большие деньги, но он, проработав день, сбежал от этой каторги… Теперь представьте себе, что Люша и Клара должны каждый раз трижды накормить молодых героев (денег они не берут) и параллельно вести экскурсии, от которых отбоя нет.