Кыз-Жибек и белые птицы - [7]

Вот настала весна, снег стал таять, и засобирался Тулеген в путь. Коротка степная весна, недолго проходима пустыня.

Спросил Базарбай у сына:

— Свет очей моих, когда же ты думаешь поехать за невестой?

— Весной обещал я вернуться! — ответил Тулеген. — Скоро в путь.

Отец сказал:

— Светик мой, есть у меня одна просьба к тебе. Выполнишь ты ее?

— Выполню! — не раздумывая, сказал Тулеген.

— Если выполнишь, свет очей моих, жертвой тебе будет моя душа. Не езжай до года в те края, повремени до этой же поры. Через год поезжай. Вот просьба моя. Дай клятву, что исполнишь ее.

— Э, отец! Я все это говорил, чтобы ты не огорчался. Не видел я никакой девушки. Ни одна страна, оказывается, не лучше другой. Подходящей девушки я не нашел. Если говоришь: «Повремени» — никуда я не поеду. Кайын[28] нет пока у меня, — сказал Тулеген и вышел из юрты.

Никогда не лгал Тулеген — не умел, вот и сейчас понял все Базарбай. Обратился он к людям своим:

— Эй, народ! Сын мой не повинуется мне. Если кто из вас узнает о том, что он собирается к невесте, приведите его ко мне связанным. А вздумает кто-нибудь его сопровождать, того прокляну, воздев к небу тыльную сторону кисти!

Народ, опасаясь проклятия, обещал исполнить желание старика, удержать и привести Тулегена, если он будет собираться к невесте.

Вечером того дня старая Шолпан пришла к мужу. Кумыс ему поднесла и сказала:

— Слушай, зря сказал ты так своему сыну. Вспомни, зарок лежит на нас — детей не принуждать в женитьбе. И на нем зарок — держать обещание. Что нашло на тебя, что ты его не пускаешь?

Вздохнул Базарбай и ответил:

— Этой весной двинет Корен-хан свои тумены, войной пойдет от Ак-Жаика до Каратениза. Мыслимо ли отпустить сына-наследника навстречу врагу?

— Э-э, если калмыки придут, то и к нам тоже нагрянут. А так подумают наши новые родичи, что твой сын трус, а мы — жадные и трусливые…

— Пусть думают, — махнул рукой Базарбай. — Зато жив будет.

Задумалась Шолпан. Ей и вправду снились последнее время смутные сны, темные, полные страха. На следующий день пошла она к Суюмхан и сказала:

— Ой-бой, сестрица, не подумал наш старик, не подумавши сказал. Не может Тулеген слово нарушить, не может теперь и исполнить.

Вздохнула Суюмхан.

— Как поедет, — сказала Шолпан, — пусть вот золота возьмет с собой. Золото не жигит, есть не просит, языком не болтает.

И поставила на кошму тяжелую суму. Благодарности не стала дожидаться, пошла себе.

Наутро поехал Тулеген на охоту. За ним Сансызбай, брат младший, увязался. Сансызбай в возраст еще не вошел, а уже из лука стрелял хорошо, а саблей рубил еще лучше старшего брата. «Батыр растет», — говорили в народе.

Вот приехали братья к озерцу в камышах, только Тулеген не стал уток стрелять. Вывел из укрытия заводного коня, нагрузил на него тяжелые сумки с золотом, хурджины с водой, тюки с овсом для коней. Повернулся к брату.

— Прощай, Сансызбай! Должен я торопиться, на исходе цветенье в степи, скоро уже нельзя будет ехать через пустыню.

— Я знаю, — ответил ему Сансызбай. — Ты обещал Кыз-Жибек, дочери Сарлыбая из алты-шекты. Я никому не скажу, что ты уехал. Но если с тобой что случится — я отомщу.

Отвернулся Тулеген, пряча слезы.

— А она красивая? — спросил Сансызбай.

— Красивых много, — ответил Тулеген. — Она как звезда. Как белая птица.

И так расстались они.

Тулеген был уверен, что не потерял тропу. Вьючный конь еле плелся, Кёкжорга тоже устал, и пришлось спешиться и вести их в поводу. Но тропа оставалась тропой, а если Тулеген раз прошел по дороге — то уже не забывал ее,  вот и кусты саксаула, на ветках навязаны цветные тряпицы — и выгоревшие до пепельной серости, и свежие, еще яркие. На стволе покрепче скалился лошадиный череп, до блеска выглаженный песком. Череп указывал направление тропы. Тулеген остановился, вытащил из-за пазухи запасенную атласную ленточку, алую, как кровь, и повязал на ветку. Рядом трепетала выгоревшая синяя лента, которую он оставил год назад.

Тогда они ехали с караваном, гнали табун коней и не припозднились так — в колодцах вдоль тропы было полно воды, а в этот раз Тулеген шел один, и последний колодец нашел почти высохшим, едва удалось начерпать воды для коней. Но к вечеру даже так, пешком, он уже дойдет до озера Кособа.

Откуда-то из-за гряды барханов взметнулась в небо стая птиц. Они набрали высоту, сверкая  в солнечном свете.

Тулеген улыбнулся. Теперь он знал, что озеро уже недалеко, и воспрял духом. Одно смущало его — птицы, вспорхнувшие от невидимого берега озера, никуда не улетали, они с криками вились над одним местом. Что за птицы — Тулеген разглядеть не мог, не гуси то были и не утки, не белые лебеди. Вздохнув, он встал, снял с вьюков последний бурдюк, в котором и воды-то почти не осталось, и напоил Кёкжоргу.

К озеру Тулеген подошел не с тропы, а там, где ветер сдул барханную гряду, обнажив полосу плотной глинистой земли. Наметанным взглядом определил, где сидят засады — сам бы туда спрятался. Только они ждали его от дороги, а не со стороны песков.

Тулеген был не из тех, кого называют батыром — ни силой, ни яростью, ни воинским духом не превосходил он сверстников. Разве что стрелял без промаха и глаз имел верный. Поэтому когда колчан опустел, а он все еще был жив и не ранен, он удивился. Жигиты Бекежана были беспечны и не прятались, кроме двоих, стерегших караванную тропу. Они не ждали, что враг придет со стороны песков. К озеру было не подойти, но Тулеген помнил, что дальше будет распадок с каменным руслом для весеннего ручья, и там можно будет набрать воды и дать роздых коню. Вьючного он освободил от его ноши и пустил бежать, суму с золотом прикопал у приметного саксаула. Вернуться всегда можно, а коня отягощать незачем.