Квартирный вопрос - [9]

Однако голос его при этом звучал отнюдь не расстроенно, да и глаза блестели довольно весело. Странное оживление: еще буквально вечером он был весь во власти хандры и скуки, жаловался на лондонскую погоду и вконец измельчавших преступников, не желающих давать своими примитивными правонарушениями пищи его изощренному уму. Обругал мисс Хадсон за остывший кофе (что было правдой), а мальчишку — за скверно вычищенные туфли (что правдой не было), потом снова переключился на Лондон, его мерзкую погоду и не менее мерзких обитателей.

Поздняя осень — не самое лучшее время для столицы Великобритании, с этим я вынужден согласиться. Вечный грязноватый дождь, в котором сажи и копоти больше, чем воды, слякоть и промозглая сырость способны ввергнуть в черную меланхолию и самую жизнерадостную натуру. К тому же воздухоплавательные причалы, у одного из которых и был пришвартован наш «Бейкер-стрит», располагались на самой границе цивилизованной части города, и из огромных окон по левому борту в ясные дни открывался вид на ряды мрачных построек и черный частокол дымящих труб, что тоже не способствовало поднятию настроения.

Но когда я предложил сняться с якоря и продолжить наше путешествие, Холмс не проявил ни малейшего энтузиазма, выразившись в том смысле, что нынешний мир везде одинаков: с изобретением телеграфа в нем больше не осталось настоящих тайн и загадок, а великие преступники более неподсудны, поскольку сидят в правительствах и совершают жуткие преступления против закона и человечности одним нажатием клавиши. Прочие же злодеи измельчали и способны разве что украсть конфетку у слепого ребенка. Так какая, мол, разница, где именно подыхать со скуки?

И вот, по прошествии всего лишь нескольких часов всё изменилось — хандры как не бывало, мой друг полон жизни, активен и весел, сидит в своем кресле, словно в засаде, посверкивает глазами и ждет… Внезапно я понял, что причина всему этому может быть лишь одна.

— У нас есть загадка, Ватсон! — подтвердил мое предположение Холмс. — А может быть, есть и дело. Элеонора сегодня ночью вернулась очень поздно. И, что куда интереснее — не одна!

И пояснил, видя мое вытянувшееся от недоумения лицо:

— Элеонора. Мисс Хадсон. И не надо строить такую чопорную мину, мой друг! Неужели вас это совсем не интригует?

— Холмс, я действительно полагаю, что это не наше с вами дело…

— И вам совершенно неинтересно, что именно за особу привела к нам на борт юная мисс? И с какой целью она это сделала?

— Холмс! — воскликнул я, шокированный. — Ваше любопытство переходит всякие границы приличия!

— Есть еще одна пикантная подробность, — торопливо продолжил Холмс прежде, чем я успел заткнуть уши. — Эта особа — женского пола.

Теперь затыкать уши было бы глупо — главное я всё равно узнал. Как бы там ни было, а мисс Хадсон мне нравилась — милая девочка, рано оставшаяся без родителей, а потому несколько взбалмошная и экстравагантная. К тому же, как и многие в ее годы, пытающаяся доказать всему миру, что она ужасно самостоятельная и вполне уже взрослая дама. Несмотря на все ее эксцентричные выходки и лозунги, затверженные на собраниях суфражисток, я был уверен, что всё это внешняя шелуха, призванная эпатировать чопорных лондонских старичков и не менее чопорных домохозяек. Я даже позволял себе внутренне посмеиваться над пафосными декламациями нашей девочки, полагая, что знаю ее лучше и все ее шокирующие слова так и останутся только словами, не воплотившись в реальные действия. Ну, во всяком случае, во что-либо более экстравагантное, чем ношение брюк и постоянные рассуждения о мужском шовинизме.

Было очень грустно ошибиться, и оставалось только надеяться, что на моём бесстрастном лице ничего не отразилось.

— Не переживайте так, Ватсон! — лишил меня последней иллюзии мой слишком проницательный друг. — Циничный опыт врача на этот раз, думаю, вас подводит, направляя к неверным выводам: страсть, которая привела таинственную юную особу на борт нашего дирижабля, подвластна скорее Афине, нежели Купидону. Иными словами, девушке нужна разгадка какой-то тайны — надеюсь, зловещей! — и только врожденная деликатность не позволила ей потревожить среди ночи покой столь пожилых джентльменов, каковыми мы с вами, Ватсон, без сомнения, кажемся ровесницам Элеоноры. Дождёмся утра и всё узнаем! Но вы ведь не об этом хотели со мною поговорить, правда?

Я был рад перемене темы, поскольку слова Холмса меня вовсе не успокоили. Я помнил, как они ссорились вчера с Элеонорой (нет, тогда еще Патрисией), как та прокричала с надрывом и слезами в голосе, что по-настоящему понять женщину не способен ни один мужчина, и убежала, хлопнув дверью, а мой друг остался сидеть на диване, кутаясь в плед и бурча под нос какие-то едкие замечания и колкости. Элеонора (Патрисия) вчера была очень расстроена и обижена, а молодые люди в таком состоянии способны на всякие глупости.

Стараясь отвлечься, я рассказал Холмсу о намерении вытащить наружу своих внутренних демонов, пришпилить их к бумаге и уничтожить, превратив в развлекательную историю для публики. Так и не сумев окончательно определиться с именем героя, я решил сделать его вовсе безымянным, обозначенным лишь цифрами, и даже придумал ему трехзначный номер, начинающийся с двух нулей и показавшийся мне не только красивым, но и полным глубинного смысла. Ноль и сам по себе достаточно привлекательный и глубокомысленный знак — отсутствие чего-либо, пустота, закрытая сама в себе. А уж удвоенный ноль, пустота, помноженная на пустоту, казалась великолепным решением, изящным и вполне достойным запечатления.