Перед самым нападением почти все дамы на модном пляже Нарра-Танарисса собрались под легким навесом местного ресторанчика. Их внимание приковывал хрупкий молодой человек с бледной кожей, красивыми, очень длинными волосами и усиками «шнурочком». Молодого человека звали Василий Хвостиков, и он был поэтом.
Василий читал стихи. Читал со знанием дела, куда лучше прочих рифмоплетов, обычно декламирующих свои вирши на одной ноте, с интонацией уставшего от вечности привидения. Нет! Вася читал вдохновенно, с огнем, разжигаемым не столько жгучим пламенем души, сколько нестерпимым бурчанием в желудке.
Вася был голоден. Этот печальный факт придавал его голосу особую силу и заставлял звучать с неподражаемым лирическим дребезжанием. Взгляд молодого человека впился в рыжеволосую фею, примостившуюся прямо у его ног на золотистом песочке. Желудок поэта безошибочно подсказывал, что сия прелестница — верный шанс провести несколько ближайших недель в сытости. При этом Васина душа, не подозревавшая о происках желудка, лишь заливалась соловьем при виде красивой девушки и томилась в предвкушении более близкого знакомства.
Кавалеры, считавшие поэзию делом никчемным, побросали своих дам на произвол патлатого балабола и устроили неподалеку веселую возню, отдаленно напоминавшую древнюю игру волейбол.
Все складывалось как нельзя лучше. Стихи лились бурным потоком, публика млела, и лишь одно беспокоило поэта: поведение коротко стриженной темноволосой особы, угнездившейся в последнем ряду. Девушка вела себя как бойкий ребенок, угодивший на скучное взрослое мероприятие, с которого никак нельзя убежать. Замечая, как она вертится, надувает губки и закатывает глаза, Вася внутренне напрягался, отвлекался от рыжей красавицы, и процесс обольщения приходилось начинать сначала.
В ту минуту, когда все завертелось, поэт декламировал одну из самых душещипательных своих поэм, начинавшуюся словами: «В душе, томимой страстью жгучей…»
На слове «томимой» небо над пляжем внезапно потемнело, а «страстью жгучей» потонуло в оглушительном реве двигателей стремительно снижающегося звездолета.
Огромный титановый шар рухнул на пляж в ста метрах от ресторана. В нижней части открылись десятки проходов, и на золотой песок хлынула толпа грязных нечесаных дикарей, одетых в совершенно невообразимые костюмы, сделанные главным образом из кусков пластиковой упаковки.
— Ростуны! — взвился истошный вопль, и в ту же секунду пляж превратился в живую картину «Пожар в буйном отделении».
Ростуны хватали женщин и волокли на корабль. Прямо под носом остолбеневшего от ужаса поэта бугай в набедренной повязке вцепился в волосы рыжекудрой чаровницы и поволок ее за собой. Пустым взглядом Вася уставился на две глубокие борозды в песке — все, что осталось от феи.
Среди всеобщего хаоса выделялось лишь несколько островков организованного сопротивления. Пять или шесть мужчин, образовав круг, пытались вывести из толпы дикарей двух женщин, да давешняя непоседливая барышня хладнокровно укладывала возле навеса штабеля из неподвижных врагов.
Девушка сражалась с грацией пантеры, окруженной стадом кабанов. Вася, отбросив со лба длинные волосы, завороженно следил за тем, как она голыми руками уделывала очередного мордоворота, а в это время в непосредственной близости от него происходил следующий разговор:
— Гляди, как тоща-то. Кожа да кости. Вождь таких не любит. Вождь любит, чтоб в теле…
— Ерунда, откормит. Зато гляди, какие усики. Вождь непременно просил с усиками найти. Страсть его такие бабы заводят.
При упоминании об усиках Вася поморщился: сам он женщин с порослью над губой не любил, а потому решил взглянуть на субъекта, которому понадобилась особа, обладающая столь редким достоинством. Все, что он успел увидеть, — двоих одетых в поролоновые накидки дикарей и неотвратимо опускающуюся на его голову дубину.
* * *
Поэт очнулся в сырой вонючей темноте. Где-то гудели невидимые механизмы, издали доносились крики и пьяный гогот. Раскалывалась голова. Безумно хотелось пить.
— Воды, — простонал Вася как можно жалобнее. — Пи-ить.
— Тс-с! — сердито прошептал голос из тьмы.
— Помоги мне, незнакомец, — продолжал играть роль раненого воина Василий. — Я умира-аю.
— Заткнись, а?! — досадливо бросил невидимый собеседник, и Вася по голосу догадался, что говорит с женщиной. Последнее обстоятельство заставило призадуматься. Душа потребовала немедленно совершить нечто героическое, но желудок стоял на том, чтобы продолжать изображать немощь. В итоге, чтобы уравновесить обе части своего естества, поэт продекламировал голосом умирающего героя древней трагедии:
— Кто ты, о дева?
— Смерть твоя, если не заткнешься, — буднично ответствовала дева.
— Но для чего молчать? — вопросил Вася.
Что-то щелкнуло, и вспыхнувший тонкий луч фонарика выхватил из тьмы лицо той самой девушки, которая недавно в одиночку сражалась с целой ордой варваров. Ее темные, коротко стриженные волосы сердито топорщились.
— Для того, — прошипела девушка, — чтобы я могла спокойно подумать, как смыться с этого треклятого корабля.
— Какого корабля? Где мы? — всполошился Вася. Давешние события громоздились в его памяти кучей разрозненных обрывков, и воспоминание об упавшем с неба звездолете оказалось слишком глубоко от поверхности.
