Квартира. Карьера. И три кавалера - [26]

– Кать, ну, что тебе стоит. Ты же с ним жила и вила из него веревки!

– Стоп, Александрина. Я не закончила. Давай считать вместе. Двадцать пять лет он распрекрасно жил сам по себе. Мы впервые встретились на десять минут, он увлекся. Потом еще полтора года спокойно обходился без меня. И, если бы не застал на вечеринке во второй раз, продолжил бы в том же духе. Ваш кризис длится тоже полтора года. Он не сделал ни одной попытки меня разыскать, хотя это совсем несложно. Вот своему бывшему я позарез была нужна, так нашел. Работу сменила, переехала на другой конец города из общаги, ничего не помешало. О какой любви Мирона ко мне ты говоришь? Нет ее. Не исключено, что вообще не было. Парень вообразил себе что-то, мы оказались в постели. Он понял, что я его не люблю, и решил добиться взаимности во что бы то ни стало. Избалован ведь бабами до предела. По-моему, это чистая правда.

– Не убедила, – резко тряхнула головой Александрина и сморщилась как от боли.

– Жаль, – простонала Катя. – Тебе дать обезболивающее?

– Нет, спасибо. Я прошу тебя…

– Как ты себе это представляешь, мученица? Я его соблазнила, допустим. Подчеркиваю, я его, а не он меня. Потому что на фиг ему это не нужно. И что дальше?

– Теперь ты меня выслушай. Помнишь, я познакомилась с Мироном, мы втроем выпили шампанского на Спиридоновке. Вы остались дома, я ушла на Большую Садовую. Ты собиралась порвать с ним. А я тащилась по улице и думала, нет, была уверена, что, если вы расстанетесь, вас раз в пять лет неожиданно будет выносить друг на друга. Неизбежность, которая свела двоих на вечеринке и через много месяцев столкнула на лестнице, будет действовать вновь и вновь. Она – часовой механизм бомбы. Увиделись, и рвануло. Вы обнаруживаете себя в каком-нибудь дорогом логове и трахаетесь пару недель, не приходя в сознание. Потом ты осознаешь, что не любишь его, и сбегаешь. Он мается и возвращается ко мне.

– Все не так, – заявила Катя. – Когда-то фантазия навязала тебе эту историю. Прости, но в тот момент ты и представить себе не могла, что выйдешь замуж за Стомахина. Какое там замуж, мысль о свидании казалась безумной. Ты заранее воображала, как будешь прощать ему все заплывы в мою сторону. И так пыталась усмирить свою ревность. Милая моя, хорошая, ко мне больше ревновать не стоит. Я же все тебе объяснила.

Александрина медленно поднялась.

– Я пойду. Не провожай, сиди. Мне тяжело далась эта просьба.

– Мне тоже, – призналась Катя. – Постарайся восстановить равновесие в себе. И мы подумаем, что делать.

Александрина Стомахина вышла в холл и быстро вернулась. Положила на столик вырванный из блокнота глянцевый листок.

– Это памятка для тебя. Вот здесь Мирон завтра в восемь вечера будет надираться. Если захочешь…

– Не мечтай, – просипела Трифонова, хотя собиралась крикнуть.

Через минуту хлопнула дверь. Раздавленная Катя взглянула на записку. Дорогой ресторан. Мода на него прошла, а привычка к месту у богатых консерваторов осталась. И теперь они могли без помех, которые всегда создает ажиотаж, завтракать там, обедать и ужинать. Приезжали семьями с детьми, заглядывали с деловыми партнерами. Якобы случайно встречали одиноких чиновников и подсаживались к ним, хотя столик на чиновничье имя заказали сами. Любовниц не водили, потому что всегда могла зайти жена с приятельницами, чтобы съесть два-три листа салата и запить минеральной водой без газа. В общем, самое то место, чтобы накачиваться в воскресенье. Мирон действительно свихнулся.

Трифонова долго не шевелилась в кресле. Потом медленно и неотрывно допила вино из горлышка. Поставила бутылку. И заплакала от жалости ко всему человечеству и своей беспомощности. Особенно несправедливым казалось то, что дождь смыл с асфальта переписку неведомых москвичей. Но это уже белое сухое действовало.

Глава четвертая

В воскресенье с раннего утра Катя места себе не находила. Александрина всегда помогала ей радостно и бескорыстно. Чего только стоил их приход в гости к трупу. Разве без подруги она выдержала бы такое испытание? Впрочем, труп был потом. А сначала она за руку выводила Трифонову гулять по вечерам. Приучала ходить по городу, не озираясь и не шарахаясь от подворотен. Не исключено, что медсестра до сих пор безвылазно сидела бы в какой-нибудь тесной норе и глотала антидепрессанты. Да еще состояла бы на учете у психиатра. И вот впервые Александрина обратилась за помощью, а Катя самоустранилась. Да, выход из ситуации вчерашняя гостья предлагала безумный. Да, лезть в отношения мужа и жены не стоило. Но ведь они не в пустыне от жажды вдвоем умирают. Неужели совсем ничего нельзя сделать? Неужели бросить близкого человека на произвол повернувшейся к нему вертлявым задом судьбы – единственный разумный выход? Двух близких людей. Мирон ей ничего плохого не сделал, это она его измучила и бросила. Неужели им помочь некому? Так не бывает, Александрина сама внушала это всем подряд.

К вечеру от переживаний Трифонова дошла до ручки в буквальном смысле слова. То есть повернула ручку двери и торопливо, чтобы не передумать, шагнула из дома. Она была стильно одета, обута, строго причесана и легко подкрашена. Опытный глаз заметил бы в ее облике некую небрежность, которая возникает при торопливых или истерических сборах. Но девушка и в безмятежные времена не добивалась совершенства. «Мирон – добрый и порядочный человек, – твердила она себе. – У него два высших образования, первое – Стэнфорд, он не может осознанно издеваться над самим собой и женой. Для начала надо завязывать с алкоголем. Я тактично предложу ему консультацию хорошего врача. Должна найти подход, обязана. С такими неуравновешенными пациентами это удавалось. А если вернусь сейчас назад, в зеркало на себя без отвращения посмотреть не смогу. Никогда».