Квантовая теория недопоцелуев - [10]

Лео откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Что-то в его позе заставляет меня не отводить взгляд. Он явно не собирается снова просматривать свою работу, и я тоже откидываюсь на спинку стула, ожидая, пока профессор Льюис скажет: «Время!» Все тело покалывает иголочками адреналина из-за контрольной – и чего-то еще, что я не вполне понимаю.

Когда остается две минуты, я тянусь к карандашу и чувствую, что Лео поворачивает ко мне голову. Я распахиваю глаза и смотрю на него невинным взглядом, беря карандаш и начиная крутить меж пальцев, как будто я именно это и собиралась сделать.

Когда профессор Льюис собирает наши работы, Лео говорит:

– Спасибо.

– За что?

– За самый прикольный промежуточный экзамен.

За моей спиной подает голос Калеб:

– Вы оба сошли с ума. Закончили за полчаса и даже не проверили ответы.

– За двадцать семь минут, – говорю я, – и я проверяла по ходу.

– Меня учили не допускать ошибок, – говорит Лео. – У «рыцарей» на клавиатурах не было кнопки «delete».

Через секунду я понимаю, что он шутит. Мне нравится.

В последние пять минут урока профессор Льюис сообщает, что дальше у нас начинается модуль по теоретической физике.

– Тут потребуется некоторая гибкость ума. Это – сердце физики, и тут нужно больше, чем способность решать уравнения, – говорит он, едва бросая взгляд в мою сторону.

– Как обученная обезьянка, – шепчет Калеб мне на ухо, и я смеюсь. Профессор Льюис яростно смотрит на нас, а Лео хмурится.

– Набора задач на выходные не будет, но будьте готовы обсуждать статьи.

– Увидимся за обедом? – спрашивает Лео перед уходом. Я киваю.

Мы с Калебом идем по рекреации, и я вполуха слушаю его разбор полетов по экзамену. Перед входом в класс я останавливаюсь и смотрю на него.

– Я не пойду сегодня на гуманитарку, – говорю я.

– Что?

– Промежуточные экзамены – только на следующей неделе. Одно пропущенное занятие меня не убьет.

Калеб вытягивает руку перед собой.

– Привет, я Калеб. А ты кто?

– Скажешь Эбби и мистеру Штейну, что мне нехорошо?

Мне неловко врать, но меня захватила эйфория, и я не смогу просидеть эти два бесконечных урока, посвященные дискуссиям. Я хочу рисовать, предаваться мечтам и работать над символами адинкра. Калеб рассматривает мое лицо.

– Не похожа ты на больную, – говорит он. – Такое чувство, что тебя можно подключить к генератору – и питать весь город.

– Пожалуйста, – прошу я. И зная, что это его убедит, добавляю: – Я хочу поработать над докладом на «Фронтир».

Он кивает и с ноткой сарказма отвечает:

– Полагаю, увидимся за обедом?

Я работаю над символами адинкра на своей доске. Физики всегда предпочитали использовать в презентациях уравнения, так что ставить в центр доклада на «Фронтир» геометрическую модель довольно рискованно. Но инстинкт, которому я всегда доверяла, заставляет меня продолжать работу. И я вижу, что может сделать для меня Калеб. Нельзя играть с моделью на доске, но на компьютере ее можно будет вращать и складывать. Так не только работа станет интереснее, но и появится законная причина писать ее вместе с Калебом.

Когда я захожу в столовую, Бекс и Калеб уже сидят за нашим столом. Они откидываются на спинки стульев и сверлят меня взглядом. Они так похожи на рассерженных родителей, что мне хочется рассмеяться. Пообедав, я сажусь напротив Бекс. Та спрашивает:

– Значит, теперь ты прогуливаешь уроки, Эви?

Подходит Лео.

– Эви прогуливает уроки?

Он садится рядом со мной.

Я поворачиваюсь к Бекс.

– Это всего лишь гуманитарка. Не считается.

– Раньше она никогда не прогуливала, – объясняет Бекс Лео.

– И экзамен написала слишком быстро, – говорит Калеб. Как будто ябедничает.

– Не говорите обо мне так, будто меня здесь нет. И уверяю вас, пусть даже я закончила тест за тридцать минут…

– Двадцать семь, – улыбается Лео.

– Да, – соглашаюсь я. – Двадцать семь. Мои результаты просто раскатают ваши, так что расслабьтесь. И кто-нибудь, расскажите, что я пропустила на английском.

Бекс опускает взгляд на столешницу и что-то мямлит.

– Прости? – переспрашиваю я.

Она вздыхает.

– Мы нашли все места, где Шекспир использовал слова «сон» и «луна», и поговорили об их значении.

– «Сон в летнюю ночь» – самый бессодержательный ряд слов, составленных вместе и поданных как тема на уроке английского, – говорю я.

– Да, – отвечает Калеб, глядя на меня, – потому что прекрасная девушка никогда бы не смогла влюбиться в осла.

Я пытаюсь понять, к чему он клонит, но Бекс пихает его локтем и втягивает в тихий разговор.

– Как они тебя оберегают, а? – замечает Лео.

– Да. Я люблю Бекс и Калеба, но иногда им надо напоминать, что они мне – не указ. – Я беру нож и режу яблоко на куски, чтобы макать их в арахисовую пасту: чаще всего я выбираю именно такой вариант обеда. – Ты скучаешь по кому-нибудь из старой школы?

– Есть парочка.

– И как там?

– Мало народу. Или, по крайней мере, так казалось. Там больше учеников, чем в Ньютоне, но обучение начинается с нулевого класса, так что куда меньше народу в каждой группе. – Он делает паузу. – И девочек нет.

– Какое разочарование.

– Еще какое! – говорит Лео. – Порой бывало мрачновато. Школа стоит на окраине, в какой-то глуши, а осенью рядом жгут поля сахарного тростника. И над землей стелется дым. Я всегда думал, что так выглядит ад. И конкуренции там куда больше, так что друзей заводить сложно.