Квадро - [6]

Человеки продавали души Молоху, Мамоне и Богу. Последний брал в кредит.

В церкви не продохнуть. Вился нафталиновый аромат десятков старух, вплеталось неповторимое амбре нескольких нищих на паперти, стегал по ноздрям приторный аромат дорогих духов и одеколонов. Какофония запахов усугублялась диким разноцветьем нарядов. Тряпки и поношенные пальто, дорогие манто и костюмы. Бабушкины платочки "времен Очаковских и покоренья Крыма", шелковые платки жен, любовниц и подстилок городских бандитов и начальников. В церковь приходили в страхе перед близкой смертью или замаливать грехи.

Сэлфиш прошагал мимо свежеразмалеванной доски. Икона нового святого великомученика царя Николая Второго. Пьяницы, развратника, дурака и предателя. Неплохой набор для "святага", главное, подстать нынешним прихожанам. За спиной Сэлфиша старушка в полный голос талдычила о правилах поклонения и жертвоприношения.

– А ежели от женских болей, то свечку Марии Магдалине, – громко шептала бабулька. – А от порчи Николе Чудотворцу и двенадцать раз "Отче наш" прочитать.

На душе было паскудно. Вера кривилась ублюдочной гримасой религии. Не торговцев гнал из Храма Иисус, а таких прихожан. Ибо торговцы были честны, предлагая сделанное или выращенное. А эти… эти предлагали Богу себя. Религиозные шлюхи. Сделай, Боженька, а уж мы тебе помолимся. И таксу ему выставили. Пять свечек, шесть молитв, триста баксов на подрясник батюшке-сутенеру. Сутенер же зычно оповещал собравшихся о будущих благах, щедро расхваливая Бога, словно племенного жеребца на конюшне.

Прихожане выстроились строго по ранжиру. Возле "Нисхождения Богородицы в Ад" отдувалась аллегория семи смертных грехов, сам градоначальник. Георгию Победоносцу бил поклоны генерал, впрочем, получалось сие плохо, уж очень мешал живот. Возле иконы Левия-Мытаря тлела одинокая свеча от налоговой инспекции, явно свистнутая, простите, взысканная с соседнего подсвечника. Ниче, святой своих поймет. И над всем этим скорбный лик Христа с немым криком во взоре:

– Отче, неужели ради ЭТИХ я умирал?!!

Бабка продолжала вещать:

– А от живота лучше Святому Дмитрию, от ревматизма Серафиму Соровскому и трижды его иконе поклониться земным поклоном.

Сэлфиш чуть склонился к бабушке:

– А от геморроя свечу кому ставить?

– Успению Смиренному, – не промедлила бабка.

– Надо же, – удивился Сэлфиш. – А я думал, от геморроя свечу себе в задницу ставят.

Оставив бабку наедине с ее инфарктом, Сэлфиш вышел из храма. Подошва ушла в размякшую трясину тропинки. На улицах торговали Богом вразнос. Тетки и бабушки строго попарно предлагали вторую версию Иисуса. Дабы избежать претензий со стороны основного супермаркета, они лихо вздернули Христа на столбе взамен креста. Копирайт не сворован, а лишь творчески использован.

Ноябрь – грязный месяц, но даже ему не сравниться с грязью человеческих душ.

Остановка. Маршрутка с объявлением: "Уважаемые пассажиры, после автокатастрофы количество трупов в маршрутном такси не должно превышать количества посадочных мест!". Народу в маршрутке было немного, а людей так и вовсе не наблюдалось. Напротив Сэлфиша присела куртка из зверя дерматина верхом на щуплом пареньке. Весь смысл жизни двуногого средства передвижения сводились к четверостишью:

"Сотик" – поменьше.

Тачку – побольше.

Бабу – помягче.

Фаллос – пожестче.

Остановка "Роддом", следующая "Кладбище". Между ними школа, ресторан, бордель в здании бывшего детсада и офис трейд-холдинговой конторы "Копыта и рога". Сэлфиш выбрался из маршрутки, рванувшей дальше, к кладбищу. Поворот, еще, еще. Вот и здание школы. Дальше "веселый пятачок", где собираются старшеклассники и студенты. Сэлфиш присел на обгрызенную скамейку рядом с благообразным старичком. Хотя какой, к черту, старик? Рядится под старшего для большего уважения окружающих. На соседней лавке щебетали две девушки.

– Представляешь, вчера гуляли на хате Андрюхиной, там парень был. Во! Я с ним в ванну завалилась, кама-сутра отдыхает!

– Как звали?

– Не помню. Можно у Сергея спросить, он его привел.

Девчонки исчезли за обшарпанным углом, унося с собой запах дешевых духов и душ. Сэлфиш пощелкал зажигалкой, курить не хотелось. Старичок тяжко вздыхал, ища возможности заговорить.

– А пошли они на… – донеслось из-за угла. Следом выбежал гурт пятиклашек, нескладно матерясь в адрес учителей.

Старик неодобрительно покачал головой. Сэлфиш понимающе хмыкнул.

– Вы только посмотрите на нынешнюю молодежь, до чего дошла, – оживился старик.

– Молодежь? Дошла? Или довели? – фыркнул Сэлфиш. – Да как вообще, вы, смеете говорить о молодежи? Вы испохабили нам жизнь, сломали нас, бросили из ниоткуда в никуда! И теперь фарисейски закатываете глазки. Ах, ах, ах! Нынешняя молодежь…

– Как вы вообще смеете разговаривать со мной в таком тоне? – взвился старик.

– Смею. И не только смею, но и обязан. Я ведь знаю, кем вы были -надцать лет назад.

"Митинг шумел разноцветьем идиотов и транспарантов.

– Перестройка не оправдала себя. Никакой гласности, никакой свободы слова! – надрывался оратор. – Мы требуем свободы слова! Мы требуем, чтобы нам вернули самые простые ценности свободы, что отобрали у нас!