Квадратное время - [14]

А потом неожиданно, по сути уже в нерабочее время, надзиратель вызвал моего учителя:

– Эй, гражданин Кривач, поторопись на выход!

– Не дай бог, если меня к Кукушке сегодня, – побледнел профессор, поднимаясь с лавки.

Таким нелестным именем обитатели камер звали тюремную канцеляристку, по слухам – кривоногую, щербатую барышню, которой вменялось в обязанность объявлять тюремные приговоры.

Вернулся профессор быстро, не прошло и четверти часа. На мои расспросы просто протянул маленькую бумажку-квиток. В слабом, чуть колеблющемся свете электролампочки я сумел прочитать: «Петроградская коллегия ГПУ признала гражданина С. П. Кривач-Неманец виновным по ст. 58 п. 4 и ст. 58 п. 6 уголовного кодекса РСФСР и постановила приговорить С. П. Кривач-Неманец к высшей мере наказания – расстрелу с заменой 3 годами заключения в Соловецком лагере особого назначения».

– Начинали по шестьдесят четвертой и шестьдесят шестой, закончили по пятьдесят восьмой{30}, – пошутил он подозрительно бесцветным тоном, пока я пытался осознать смысл приговора. – Да только итог один.

– Но три года – это же совсем немного, – попробовал возразить я. – Можно сказать, что амнистировали! Вы в прекрасной форме, еще успеете на свободе погулять!

– Нет, Лешенька, – покачал головой старый чех. – Летом у меня был шанс пристроиться где-то на пересылке до холодов. А сейчас этапом, с моими больными легкими, да еще на Соловки… Гарантированное убийство. Подлое, знаешь ли, не хотят своими руками дуло нагана в седой затылок толкать. Для этого у них, – он особым тоном выделил «у них», – припасены в достатке мороз, голод и шпана.

Трехлетний срок был в общем-то не слишком редок для узников «библиотечной» камеры, среди которых хватало пожилых людей. Следователи с ними не торопились, так что кое-кто умирал прямо в тюрьме, буквально от старости. К примеру, на второй день после моего перевода в общую камеру, немало меня напугав, скончался некий генерал Шильдер{31}. По словам друзей, его держали в заключении за переписку с вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Еще один старик уже несколько месяцев находился, что называется, на грани: худой как скелет, на неразгибающихся ногах, голова совершенно лысая, желтая, покрытая редкими волосиками, как у чудовищного птенца, ввалившийся беззубый рот, частичная потеря памяти. Иногда он впадал в длительное обморочное состояние, которое внешне ничем не отличалось от смерти. Раз за разом соседи ошибались и вызывали к нему, как новопреставленному, лекпома, то есть лекарского помощника.

Грешным делом, я считал такой порядок чем-то типа неизбежного уровня революционного зверства. Просто так отпустить контру выходит не по-коммунистически, но и наказать реально не за что. Вот и дают три года «шпионской деятельности»…

Отчаянно жаль, что тут не принято брать в зачет время предварительного заключения, но все равно три года отработки на лесоповале не казались мне чем-то невероятно ужасным.

Однако сам факт замены расстрела «всего-то» тремя годами здорово меня напряг.

– Неужели все настолько плохо? – спросил я.

– Не хотел тебя пугать раньше времени, – ответил учитель, не поднимая взгляда от пола. – Сильных, молодых – хорошо если треть возвращается{32}. А для такого старика, как я, сей путь есть дорога в один конец. Уж лучше бы пуля! Но ты… – Каким-то немыслимым напряжением сил Кривач одернул себя и даже улыбнулся. – Ты молодой, за себя не переживай, вижу – хваткий парень, всегда вывернешься.

– Но как же так?.. – в растерянности промямлил я. – Неужели они не понимают?!

Ничего более умного в голову не приходило.

– Знаешь, Алексей… – неожиданно перешел на тихий, едва уловимый шепот Кривач-Неманец. – Как-то еще в двадцать третьем пришлось мне переводчиком выступать на одном интересном допросе… Тогда я еще им, то есть товарищам нашим… – Он опять выделил интонацией явно неприятное слово «товарищам». – Верил. Мне уж точно не судьба, а вот ты твердо запоминай. Есть во Франкфурте-на-Майне – найдешь, поди, – Metzler Bank. Там снят в сейфе ящик отдельный, предъявить права на который может тот, кто назовется Oberst Ludwig Richter. Прямо так, и никак иначе, буква в букву, – дай сейчас запишу, после зазубришь. – Профессор дотянулся до старой газеты и быстро вывел слова огрызком карандаша. После чего продолжил: – Не беспокойся, документа никакого не спросят, просто порядок такой. Имени, конечно, мало будет для банкиров, так что запоминай пароль: «Tatsachen gibt es nicht, nur Interpretationen»{33}. Все понял?

Я смог только кивнуть в ответ, повторяя про себя кодовую фразу.

Дождавшись, пока я окончательно все уложу в голове, старый чех продолжил свой рассказ:

– Не знаю, что там точно, но ценность наверняка немалая. За эти слова пятерых убили, а потом еще и мой начальник с замом друг друга перестреляли. Лишь про меня – хе-хе! – забыли, идиоты краснопузые. Думал, выберусь с очередной делегацией из Совдепии, пригодится, чтоб старость не в ночлежке встретить. Но не судьба, видать, так хоть тебе сгодится. – Он легко отмел мою слабую попытку возразить. – Не спорь со старшими, не надо. Обещай только, если сможешь, отомстить… За меня тоже!