— О! — только ответил Кучеренко. — Я сделаю все возможное… — горячо заверил он.
— Сейчас его спустят.
Кучеренко буквально скатился по трапу вниз. Семен подозвал Филатова.
— Снесите в катер командира. Только осторожно.
Привязав к себе Мошенского, впавшего в беспамятство, Филатов стал осторожно спускаться вниз, где с рук на руки передал командира летчикам.
Семен был уже занят другим делом, когда Филатов поднялся и подошел к Язвинскому, который перевязывал раненых.
— Ну, как? — опросил Язвинский, продолжая свое дело. — Снес командира? — Он поднял голову, услышав хриплое дыхание краснофлотца. — Ты это что?..
— Товарищ лейтенант, вы не перевяжете меня?
Лицо Филатова, обычно красное от солнца, теперь стало серым, даже веснушки посерели.
— И ты ранен?
Филатов указал на плечо. Язвинский осмотрел раненого и рассердился:
— Да тебя же нужно самого отправить в госпиталь!
— Не уйду с батареи… Вон сколько народу вышло из строя.
Виктор Донец, согнув в дугу длинную, худощавую спину, тихонько опустил у борта одного из убитых. Это был Лебедев — его друг, его товарищ, которого все на батарее уважали и любили за ум, отвагу, за улыбку. И вот нет Лебедева. И несколько минут Виктор Донец стоит, склонившись над другом, глаза его полны слез…
Устало прислонившись спиной к борту и вытянув раненую ногу, Виктор Самохвалов смотрит на Донца. Лицо Самохвалова в крови, измазано сажей — он было сунулся тушить пожар, но лейтенант Даньшин погнал наверх.
— Видишь, тезка, — сказал Самохвалов Виктору Донцу, кивнув в сторону убитых, уложенных на палубе. — Как в строю… Даже таких богатырей, как Здоровцев и Молодцов, не пощадило…
Как и раненые на палубе, они ждали катера для отправки на берег. Триста четырнадцать дней они воевали, ни разу не сойдя на берег, триста четырнадцать дней и ночей…
— Да, как в строю, — с ожесточением повторил Донец слова друга. — Что ж, они и теперь в строю, с нами…
— А мы, помнишь, еще недавно спорили: кого можно назвать героем. Того ли только, кто орденом отмечен, или каждого, кто себя для дела не щадит, — и Самохвалов замолчал, вспомнив в эту минуту Косенко, сраженного, но не смирившегося. Умирая, Косенко продолжал стрелять.
Молчал и Донец. Он думал о Лебедеве, который в последнем движении прикрыл своим телом пушку, защищая батарею от врага.
— Я не о том, — после паузы пояснил Донец. — Давно, когда я ходил с геологами по Чукотке за Северным кругом и нам пришлось как-то очень туго, один ученый человек напомнил хорошую украинскую поговорку: «Чия видвага, того й перемога»… А мы, браток, ведь будем драться до победы, не так ли?..
В этот день сообщение Совинформбюро о положении в Севастополе было самым кратким за последнюю неделю: «На Севастопольском участке фронта продолжались ожесточенные бои».
До последнего снаряда оставалась в строю плавучая батарея. Потом поступил приказ открыть кингстоны, а личному составу сойти на берег…
Это было в конце обороны Севастополя. На берегу, каменистая земля которого была обожжена, изранена снарядами и бомбами, стояли в молчании моряки с автоматами, винтовками в руках и неотрывно смотрели в сторону плавучей батареи. Она медленно уходила под воду. Батарея не досталась врагу, а моряки-артиллеристы, которых так страшились фашистские асы, продолжали громить врага на море и на суше до победы.
Севастополь — Киев
1965–1971 гг.
